Благословенный

— Я хотел бы его напечатать. Вы предоставите его мне?

Несколько секунд Поленов, кажется, не мог поверить ушам.

— Вы, Ваше высочество, хотите повторить попытку, что кончилася неудачею у бабки вашей? Весьма смело…

— Да, но это не всё. Александр Яковлевич, а ведь в Сенате хранится много судебных дел о злоупотреблениях помещиков своею властью над крепостными?

— Да, но ещё больше таких сведений вообще не дошло до суда, не говоря уже о Сенате!

— Мне не нужно всего, достаточно лишь самых вопиющих случаев. Вы предоставите их мне?

Поленов обещал. Уже вскоре кипы исписанных листов пожелтелой бумаги оказались в моём распоряжении.

Несколько ночей я корпел над записями, привычно продираясь сквозь «яти» и фиты' Так, кто тут у нас… Помещик Свиньин, крепостной гарем… Помещик Прокопьев, убил своего кучера, за то что бедняга «запалил» дорогого рысака… Замечательно! Капитан Толокнин, растление несовершеннолетних… Нет, пусть будет «помещик Толокнин». С армией мы дружим.

Далее, что у нас тут… Александр Васильевич Салтыков. Крепостной гарем, растление…60 жертв. Таак! Да ведь это отец покойного Пети Салтыкова, любимца двора, моего соратника по Выборгу! Вот тебе раз! Не знал, что папаша у него этакой сукин сын… Ну, Петя, ничего не поделаешь: дело есть дело, а мёртвые сраму не имут, тисну, пожалуй, и твоего папеньку в список негодяев, с подробным описанием всех его славных деяний.

В общем, немало интереснейших сведений было вытянуто из пыльных архивов: осталось только правильно их применить…

* * *

Основой основ моей антикрепостнической пропаганды, конечно же, было сочинение господина Радищева. Но, после подробного ознакомления, творение это показалось мне довольно-таки посредственным. Как агитационный материал против крепостного права она не шибко годилась. А другого-то нет!

Но зато был у неё один несомненный плюс — она была известна и популярна. Почти никто его, по понятным причинам, не читал но решительно все знали, что её автор угодил в Сибирь и чудом избежал смерти. За несколько лет Путешествие из Петербурга в Москву превратилась в настоящий бренд запрещённой литературы, некий загадочный запретный плод.

И тут я подумал — а почему бы не воспользоваться этой криптопопулярностью? Ну а то, что сама книга слаба — так это мы поправим!

И, вооружившись материалами Поленова, сел я в соавторы к Радищеву.

Непростое это, скажу я вам, дело — править чужой текст, в особенности такой тяжеловесный и вязкий, как у Александра Николаевича. Впрочем, у него был ещё один заметный плюс: книга эта мало кем прочитана, и очень невелика. И я стал безжалостно добавлять туда новые главы, полные различных обличений, щедро черпая материал судебных дел, которые дал мне Поленов.

На выходе, плодом соавторства А. Н. Радищева и молодого, но амбициозного писателя А. П. Романова, получилась объёмная и совершенно убойная вещь. От изначального «Путешествия», признаюсь, осталось одно название: теперь это было мощное смешение жанров судебного триллера, духовного трактата, детектива и добротного хоррора, на все лады пропагандирующее немедленное освобождение крестьян. Графиня Дашкова, прочитав всё это, была в ужасе!

18 апреля 1796 года

— Александр Павлович, да это невозможно! Тут одной Сибирью не обойдётся: не сносить мне головы!

— Успокойтесь, Екатерина Романовна! Не пойман — не вор! Буде бы у нас умели расследовать такие преступления — тогда да, а так… Никто и не дознается, где напечатана эта книга!

— Но вы же намерены ещё и распространить её… Любой недоброжелатель сможет воспользоваться случаем, чтобы надёжно свести со мною счёты!

Черт… Она боится. Впрочем, и я бы на её месте тоже боялся!

— Хорошо, давайте поступим так: вы печатаете книгу и кладётё её в надёжное место. Как только открывается «окно возможностей» — я полагаю, вы понимаете, о чём я — мы её распространяем среди целевой аудитории. Целевая аудитория, если что — это армия Суворова, 50 тысяч штыков, готовых выступать против безбожных французишек. Только применим мы её не снаружи, а внутри страны — этот корпус будет охраною моего царствования. Но надо их убедить в том, что делают они правое дело, может быть, даже и вопреки своим финансовым интересам. Вы готовы? Вы со мною?

Екатерина Романовна наградила меня долгим пристальным взглядом, будто пытаясь прочесть в моих глазах свою судьбу.

— Александр Павлович, — наконец произнесла она. — Я согласна сделать всё это… но если дела пойдут не так, — Господь вам судия!

12 апреля 1795 года

…это ужасно, — произнесла, наконец, Наташа Суворова. — Ужасно. Неужели все мужчины таковы?

— Не могу сказать вам насчёт всех, я не имел чести знать всех мужчин не то что мира, а и Петербурга. Но да, многие таковы — отвечал ей я, осторожно беря её безвольно опущенную руку.

— Конечно, — с сухими звенящими слезами в голосе продолжала она, — мы ещё не повенчаны, и, вроде бы, он может делать, что душе угодно. И всё равно это мерзко. Брак — есть таинство. Так меня учили всю жизнь. А тут какая-то, прости меня Господи, случка! Ещё и обставили всё, как языческий обряд… Отвратительно.