Благовест с Амура

— У меня тоже нет имения… Но, знаешь, если ты одаренный, да к тому же старательный, то и признание явится, и деньги будут. Я не силен в латыни, но помнится еще из Пажеского: «Amat victoria curam» — «Победа любит старание». Это мой девиз во всем.

Такой вот был нелицеприятный разговор о поэзии, а тут купец, золотопромышленник, читает целую оду в честь его, Муравьева, и ему вдруг стало приятно. Не потому, что лестно, а потому, что «стихоплет» очень верно передал его заветные мысли — о том, что выход России на Амур даст энергический толчок развитию Сибири и всего Отечества, и толчок этот станет источником богатства для всех людей. В шуме застолья он толком не расслышал фамилию автора оды и не стал ее уточнять, чтобы никому не пришло в голову, что генерал-губернатор падок на лесть.

Но сами стихи запомнил — память у него действительно была хорошая.

Наутро Муравьев выехал в Кяхту. Он намерен был до отплытия по Амуру отправить в Пекин своего посланника с тем самым листом Министерства иностранных дел, в котором он, генерал-губернатор, определялся представителем России в переговорах по новой границе. В качестве посланника генерал выбрал подполковника Ахиллеса Ивановича Заборинского, тридцатитрехлетнего офицера Генерального штаба, с 1848 года служившего под его началом. Заборинский был и порученцем по особым делам, и дежурным штаб-офицером войск, расположенных в Восточной Сибири, а с 1852 года — управляющим частью Генерального штаба. Служил он честно и добросовестно, на глаза не лез, но все поручения выполнял неукоснительно, что очень нравилось генерал-губернатору. При этом Ахиллес Иванович неоднократно высказывал Муравьеву свое критическое мнение относительно некоторых его распоряжений, и генерал, при своем, можно сказать, абсолютном убеждении в непогрешимости начальства, то бишь его самого, тем не менее не только не впадал в гнев, но и выслушивал критику достаточно благосклонно. Хотя оставался при своем решении, даже если оно было ошибочным. Так было с попыткой обустройства пресловутого Аянского тракта. Заборинский заявил, что нельзя переселять людей на новые места, руководствуясь только маршрутной съемкой, которая обнимала весьма небольшой район по сторонам пути, что он по своему личному опыту знает, как обманчивы красоты природы в Восточной Сибири, где на каждом шагу рядом с прекрасным местом встречаются болота и тундры, угрожающие здоровью человека. Генерал выслушал его, но решения своего не изменил, а в течение трех лет большинство переселенцев погибли от тифа и цинги, и теперь где-то там юный Волконский пробирается из Якутска к Аяну, попутно ревизуя состояние тракта. Кстати, когда Ахиллес Иванович узнал, что Михаилу Сергеевичу предписано быть в Аяне к 1 июня, он крайне удивился и напомнил Муравьеву, что весной тракт находится в совершенно нерабочем состоянии, и Волконский не сможет по нему проехать.

— Не сможет проехать — значит, пройдет пешком, — резко возразил генерал-губернатор.

Забегая вперед, можно сказать, что так и случилось: Волконский и его спутник инженер Лейман, взяв легкую лодку, с помощью двух якутов около 700 верст поднимались бичевой вверх по Мае и пешком перевалили хребет Джугджур. В Аян они прибыли только к 22 июня. К счастью, американцы туда не пришли.

Видимо, основываясь на убежденности в своей непогрешимости, Муравьев искренне считал, что под его руководством любой человек может выполнять любую работу, лишь бы он был честным и пользовался его, Муравьева, доверием. Так, незадолго до отъезда за границу он предложил Заборинскому возглавить горное отделение.

— Простите, Николай Николаевич, — смягчая улыбкой невольную резкость последующих слов, сказал Ахиллес Иванович, — ни вы как главный начальник, ни я, кого вы хотите приставить к делу, ничего в этом деле не смыслим как же можно этим делом заниматься?

— Специалистом быть необязательно, — безапелляционно заявил генерал, — надо лишь быть честным работником и неустанно преследовать зло. Я вот знаю, что в горном ведомстве воруют и только что своей волей уменьшил им смету расходов на сто пятьдесят тысяч рублей.

— Как же они управятся? — удивился Заборинский.

— Управятся. Меньше положат в свой карман.

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Ахиллес Иванович. — Они там скорее отыграются на рабочих, а свой карман не облегчат.

— Облегчат, — отрезал Муравьев. — Я же не ворую и доплачиваю судейским из своего жалованья. Почему я могу, а они не могут? — Генерал помолчал и снова спросил: — Так что скажете в отношении моего предложения?

— Николай Николаевич, как же я поменяю мундир Генерального штаба на горный, если вы им так не сочувствуете?

Муравьев озадаченно дернул головой:

— Да, вы правы. Я это как-то упустил из виду.

Наверное, эти вот обстоятельность и честность послужили основанием для выбора Заборинского на роль представителя генерал-губернатора. Ахиллесу Ивановичу весьма польстило такое доверие, и он, готовясь к поездке в Пекин, перелистал все книги по Китаю, какие ему удалось обнаружить в Иркутской городской публичной библиотеке.

4