Блаженны алчущие

— Во-вторых. Твое содержание удерживается на неопределенный срок, пока ты не начнешь вести себя, как подобает дворянину и моему сыну. А ты, — велел отец Филипу. — не давай ему денег.

— Ни юля! — весело подтвердил братец.

Вот это был подлый удар. От возмущения перехватило дыхание. — Вы желаете, чтобы я умер с голоду?! И еще называете себя отцом!

— Прекрати нести чушь! Когда тебе приходилось платить за еду?

— Значит, вы хотите, чтобы я ходил голым! И босым!

— У тебя и так больше тряпок, чем у дорогой шлюхи, — отмахнулся отец с брезгливой гримасой.

От возмущения Бэзил мог только топнуть ногой. — Но они все скоро выйдут из моды!!!

Лорд Томас вздохнул с видом человека, которому этот спор надоел задолго до того, как начался. — Продай одну из тех побрякушек, что ты так любишь. Ни одному человеку не нужно столько. Все, — Решительный жест показал, что разговор окончен.

— Правильно. Пойдемте отсюда, — Братец положил руку отцу на плечо и они вышли из комнаты вместе. В дверях Филип обернулся, высунув на прощание язык.

Типичный Филип — показывать язык брату, истекающему кровью! Да уж, ему определенно повезло с родственниками. Брат-предатель. И отец… отец-убийца?

Главное — он, наконец, один. Может зализать раны. А еще лучше — залить их чем-нибудь крепким.

Сняв с пояса зеркальце, Бэзил осмотрел свой бедный нос. Он не казался распухшим, кровь перестала течь.

Чувствуя себя совсем обессиленным, Бэзил прислонился к стене и сполз по ней на корточки. Ему надо было перевести дух. Подумать. Где-то внутри все еще бился запертой птицей страх, скребя когтями. Удары сердца как удары крыльев — вот-вот вылетит наружу из груди.

В следующий раз надо придумать что-то похлеще.

Нанести настоящий удар вместо глупого трюка, который ни к чему ни привел, ничего не изменил, — кроме его доходов.

Отец не зря его презирает, надо признать. Бэзил устраивает жалкие представления там, где другой схватился бы за кинжал. Ну что ж… когда-нибудь его ненависть превзойдет его трусость.

А пока — вино.

Пьяные внушали Бэзилу отвращение, но, иногда, надраться бывало просто необходимо. Он знал: когда ты действительно пьян, между тобой и миром встает туманная алкогольная дымка. Прошлое исчезает, а настоящее — лишь нелепый фарс, исполняемый дрянными актеришками. Можно забыть, что ты — один против страшного мира, а острым зубам и когтям можешь противопоставить лишь безупречный маникюр.

Ничто не может тебя напугать. Ничто не может причинить боль.

~*~*~*~

VI.

Филип с улыбкой шел к нему по вестибюлю, и на мгновение, все стало, как раньше. Как раньше, — когда Кевин был еще глупее, чем сейчас, а визиты во дворец составляли редкие светлые моменты в его унылой жизни.

Краткую иллюзию разбила багровая морда Роули, выглянувшая из-за плеча Картмора. Тем лучше — от хороших воспоминаний корежило больше, чем от плохих. Последним шествовал то ли слуга, то ли паж, мальчишка в цветах Картморов, с розами, вышитыми на груди дублета. В руках он что-то нес.

Поскольку Кевин не шевельнулся, чтобы приветствовать Картмора, взбешенный Роули, подлетев поближе, сбил шляпу с его головы. Она так и осталась лежать на полу, грязное пятно на безупречном паркете.

— Кланяйся его лордству, ты… — Капитан замешкался в поисках пристойного ругательства. — Задница недомытая! Он стукнул Кевина по плечу ребром ладони — и, скривившись, потряс ею в воздухе.

— Оставьте его, любезный капитан, — с небрежным жестом произнес Филип. — Кевин никогда не понимал, как вести себя в обществе, да и откуда?.. Таким вещам учатся еще в детстве — или никогда.

— Не каждому дано быть придворным кавалером, ваша милость, это удел избранных, таких вот, как вы. Но каждый может быть почтителен и знать свое место, — Если бы взгляды убивали, взгляд Роули сразил бы Кевина наповал и похоронил на перекрестке.

— А мне казалось, он как раз отлично знает теперь, где оно, его место, — мягко произнес Филип, и Кевин нечеловеческим усилием воли подавил порыв расквасить ему лицо. — Ловить всякий сброд, копаться в грязи… Выкручивать руки и выбивать зубы. Работенка как раз для Грасса.

Кевин невольно вглядывался в черты человека, которого никогда по-настоящему не знал. Все-таки Филип немного изменился — что-то жесткое, холодное, властное проглядывало за еще молодой внешностью. Что ж, пока Кевин вылавливал из каналов разбухшие трупики младенцев и выбивал признания из воров, убийц и прочей мрази, Филип успел принять участие в военной кампании и стать правой рукой своего отца.

Сколько раз он представлял себе их встречу, но ему виделся последний акт трагедии — кровопролитие, лязг мечей, предсмертные проклятия. Точно не легкая болтовня на глазах у капитана Роули. Главное, не дать Филипу увидеть ярость, что то жгла, то леденила грудь. Для Картмора чужая злость, чужая боль — как людская кровь и плоть для тварей, обитающих во мраке.