Бледная поганка

За него шла война. И я билась не на жизнь, а на смерть: отражала атаки, отвечала на провокации, побеждала в сражениях.

Сколько шрамов оставила эта битва — и не сосчитать!

Но Тварь зашла дальше всех.

Месяц назад она бросила мне в лицо: «Он любит меня! А с тобой разведётся!»

Месяц назад ещё было лето. Беззаботно светило солнце. На балконе цвели гортензии.

В тот день Андрей уехал на работу, а она осталась и ходила по квартире хозяйкой.

В его рубахе (до чего ж они любили пачкать своими голыми пёздами его рубахи, которые я стираю и глажу), босая, с чашкой кофе, она вышла на балкон понежиться в лучах солнца.

Никому до неё он не говорил, что я его жена, никого не оставлял утром в квартире, никому сам не приносил кофе, не позволял… впрочем, это он ей вряд ли позволил: смотреть на меня как на грязь и переставить в гостиной вазу, как ей нравилось — это была исключительно её инициатива.

Но я не простила ей не рубаху, не вазу, не цветы, в которые она залезла своим длинным носом, вдыхая запах моих гортензий (которые, кстати, не пахнут, тупая ты сука). Я не простила ей балкон.

Осквернять своей вонючей мандой мой балкон я не позволю никому.

— Слышь ты, — распахнула я балконную дверь. — Давай вали отсюда.

— Фи, — скривилась Тварь. Передразнила, поморщив носик: — Слышь, вали. Тебя зэки, что ли, воспитали? Или ты сидела? — смерила меня взглядом.

— Угу, вечер в хату, — кивнула я. А когда она нарисовалась в комнате, швырнула ей шмотки. — С вещами на выход.

— Где он тебя только нашёл? — хмыкнула она с презрением превосходства красивой женщины над некрасивой. И ничуть не стесняясь стоять передо мной голой, стала натягивать лифчик. — Под каким забором?

Я сколько раз слышала про забор и вот это всё, что даже зевнула со скуки.

Но её я недооценила. Точнее, неверно оценила момент, в который она подвернулась Сомову.

Он был зол. Рвал и метал.

Он обещал превратить мою жизнь в ад.

И сдержал своё обещание.

Эти бабы, которых он таскал каждый день, не так уж были ему и нужны. Он хотел, чтобы я сорвалась, сдалась, психанула. Как максимум, умоляла его остановиться. Как минимум, хотя бы признала, что была не права. В идеале — подала на развод.

А я улыбалась его мартышкам, стирала его рубашки, готовила обеды, сдавала его костюмы в химчистку и сводила его с ума.

— Мы встречаемся, — заявила Тварь уходя.

И выплюнула мне в лицо то самое, не чуя опасность, не видя во мне не то что соперницу, даже преграду:

— Он любит меня. А ты… жди развода, — смерила брезгливым взглядом и ушла.

Почему Сомов решил превратить мою жизнь в ад? Хороший вопрос. И простой.

Потому что я ему изменила.

То есть я и раньше ему изменяла, всегда, но сейчас он узнал. И узнал с кем.

Зачем я ему изменяла? Тоже хороший вопрос. И тоже простой.

Потому что в постели он полный ноль (и теперь доказывает мне, что это не так).

Вот такая ирония.

А с кем изменила?

С тем же, с кем «всегда».

С тем, кто несколько дней назад орал:

— Блядь, Юна! Определись уже! Ты с ним или со мной. Я жене изменил ради тебя, — размахивал он руками. — Я… в общем, да. Да, чёрт побери!

Понимаете? Да. Он — да.

Впрочем, вы, конечно, и так всё поняли.

Одна я даже не подозревала. Не подумала, что меня можно любить. Не понимала, что такое любовь.

Я и сейчас не понимаю. Не понимаю, почему восхождение на Эверест — блядь, цель. Благородная, возвышенная, похвальная. Переплыть в одиночку океан — цель (А чего дома сидеть?). Преодоление, мужество, смелость.

А мужик не цель.

Мужик — это зависимость, унижение, потеря самооценки и саморазрушение.

А если он от меня зависим? Если не чувствуешь унижения? Если нечего ни рушить, ни терять?

Почему поставить на карту всё ради него — не любовь?

Дурость, глупость, молодость, безответственность.

А что же тогда любовь?

А, может, любовь бывает разной? И это уже сложный вопрос.

А ещё сложнее: что мне теперь с этим делать?

Он — да. Он любит, разведётся, женится.

Он жене изменил. Ради меня.

А я… я не могу даже развестись.

Не потому, что «нет». Потому что не знаю. Люблю, не люблю — не понимаю. Хочу — да, скучаю — очень, думаю о нём — постоянно, но люблю ли?

А ещё потому, что поставить-то я поставила, но второй козырь разыграла неудачно.

Мы до него ещё дойдём, вернее, я подведу, и вы сами всё поймёте.

А пока…

Стоя среди мокрых отцветающих гортензий, я закурила и посмотрела на соседский балкон.

Сейчас там тоже стояли цветы, плетёная мебель.

Дорогие цветы в дорогих горшках. Дорогая мебель.

А когда-то валялся всякий хлам.

Почти двадцать лет назад — точно валялся всякий хлам.

Почти двадцать лет назад здесь мы познакомились…

9

— Эй, привет! — он окликнул меня с балкона.

Худощавый парнишка в белой майке. Волосы выгорели на солнце, словно он всё лето провёл на улице. Кожу покрывал тёмный загар, а ещё всякие ссадины. Локоть разбит. На скуле синяк. Но это я рассмотрела потом. Сначала со своего балкона мне показалось, что это грязь.

— Привет, — ответила я.

— Тебя как зовут? — крикнул он.

Ветер уносил слова. Уличный шум, что без труда долетал до пятого этажа, тоже мешал.

— Юна, — ответила я.

— Как?

— Юна. Юнона, — сказала я громче.