Бледное пламя

На следующее утро, едва завидев, что Сибил укатила за Руби, их горничной, ночующей на стороне, я перешел проулок, неся изящно и укоризненно обернутую коробку. На земле перед гаражом на глаза мне попался buchmann, стопка библиотечных книг, очевидно забытая здесь Сибил. Я склонился над ней, придавленный любопытством: в основном они принадлежали перу мистера Фолкнера; в ту же минуту Сибил возвратилась, покрышки захрустели гравием у меня за спиной. Я добавил к книгам подарок и водрузил всю охапку на колени Сибил. Очень мило с моей стороны, – но что за коробка? Просто подарок для Джона. Подарок? Что ж, разве вчера не был день его рождения? Да, но в конце концов, день рождения – это ведь не более, как условность, верно? Условность или не условность, но то был также и мой день рождения – с малой разницей в шестнадцать лет. Вот так так! Поздравляю. А как прошел прием? Ну, вы же знаете, каковы они, эти приемы (тут я полез в карман еще за одной книгой, – за книгой, которой она не ждала). Да, и каковы же они? Ах, ну, просто приходят люди, которых знаешь всю жизнь и просто обязан пригласить, скажем, Бен Каплун или Дик Кольт, с которыми мы учились в школе, этот вашингтонский кузен и тот, чьи романы вы с Джоном считаете таким пустозвонством. Мы не позвали вас, зная, как скучны вам такие затеи. Этого я и ждал.

– К слову, о романах, – сказал я, – помните, мы однажды пришли к заключению, вы, ваш муж и я, что шероховатый шедевр Пруста – это громадная и омерзительная волшебная сказка, навеянный аспарагусом сон, совершенно не связанный со сколько-нибудь возможными людьми какой бы то ни было исторической Франции, сексуальный бурлеск, колоссальный фарс со словарем и поэзией гения, но и не более того, с невозможно грубыми хозяевами, прошу вас, позвольте мне договорить, и с еще более грубыми гостями, с достоевскими сварами и толстовскими тонкостями снобизма, повторенными и растянутыми до невыносимой длины, с восхитительными морскими видами и тающими аллеями, о, нет, не перебивайте меня, с игрою света и тени, способной поспорить с тою, что творят величайшие из английских поэтов, с флорой метафор, которую – Кокто, если не ошибаюсь, – определил как “мираж висячего сада”, и, я еще не закончил, с нелепым, на резинках и проволочках романом между блондинистым молодым подлецом (выдуманным Марселем) и неправодподобной jeunne fille, обладательницей накладного бюста, толстой, как у Вронского (и у Левина), шеи и купидоновых ягодиц вместо щек, но – и разрешите мне на этом приятно закруглиться – мы ошибались, Сибил, мы ошибались, отрицая за нашим beaux tйnйbreux способность наполнить книгу “человеческим содержанием”: вот оно, вот, оно, быть может, и отдает отчасти восемнадцатым, а то и семнадцатым веком, но – вот оно. Пожалуйста, пролистайте, прелестница, эту книгу [предлагая ее], и хоть для иных она, что для скелета телекс, но вы найдете в ней изящную закладку, купленную во Франции, и пусть Джон ее сохранит. Au revoir, Сибил, я должен идти. По-моему, у меня звонит телефон.

Я всего лишь лукавый земблянин. Просто на всякий случай я положил в карман третий и последний том произведения Пруста в издании “Bibliothиque de la Plйiade”, Париж, 1954, отметив в нем кое-какие места на страницах 269-271. Мадам де Мортимар, решив, что среди “избранных” на ее суаре н е будет мадам де Валькур, намеревается послать ей следующим утром такую записку: “Дорогая Эдит, я скучаю по Вас, вчера я Вас почти не ждала [Эдит удивится: как она вообще могла меня ждать, не пригласив?], зная, что вы не испытываете особой любви к этого рода приемам, которые в лучшем случае вызывают у Вас скуку”.

И это все о последнем дне рождения Джона Шейда.

Строка 182:       свиристель ... цикада

Снова с нами птица из строк 1-4 и 131. Она еще раз появится в последней строке поэмы, и другая цикада, сбросив свою оболочку, ликующе запоет в строках 236-244.

Строка 189:       Староувер Блю

Смотри примечание к строке 626. Все это смахивает на игру в королевского гуська, только играют в нее не фишками, а самолетиками из раскрашенной жести: нужно признать, игра довольно бессмысленная (переходим в клетку 209).

Строка 209:       градус распада

Пространство-время само по себе есть распад. Градус летит на запад, он достиг иссиня-серого Копенгагена (смотри примечание к строке 181). Послезавтра (7 июля) он убудет в Париж. Он пронесся сквозь этот стих и пропал, – чтобы со временем вновь испачкать наши страницы.

Строки 213-214:        Вот силлогизм

Годится разве мальчику в утешение. С течением жизни мы понимаем, что мы-то и есть эти “другие”.

Строка 230:       домовой