Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Уставившись в стену, мама трясла головой и бормотала себе под нос, что это не ее вина. Она так и знала, что гладильный пресс представляет опасность для детей. Слишком уж сложно с ним управляться, говорила она, не обращаясь ни к кому в особенности. Лонни покачивала Салли на руках и тихонько ей напевала: «Не плачь, малышка». Никто не обращал на нас внимания — мы сидели среди таких же грустных, утомленных людей, которым, судя по их виду, отнюдь не хотелось здесь очутиться.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем явился доктор. Он поставил себе стул напротив мамы с папой.

— Подвижность в руке у Сэма восстановится практически полностью, — сказал он. — Но пройдет несколько месяцев, прежде чем мы сможем его выписать из больницы. Мы пересаживаем ему кожу с живота на руку. Это новая техника, которая показала многообещающие результаты.

Мы поселились в полном тараканов мотеле, в комнате с двумя кроватями и крохотным телевизором. Я со своей подушкой и одеялом спал на полу, а Лонни с Салли на одной из кроватей, рядом с мамой и папой. Мама почти не разговаривала, разве что иногда жаловалась, что все винят ее за происшествие с Сэмом. Глаза у нее застывали, как будто в трансе; я мог несколько раз пройти мимо, но она меня не замечала.

Отец вел себя так, будто ее с нами вообще не было.

Несколько долгих недель Сэм лежал в стеклянном боксе на маленькой кроватке под прозрачной пластиковой палаткой. Нам не разрешалось заходить внутрь. Каждый день папа поднимал меня повыше к стеклянной перегородке и говорил помахать брату рукой. Левая ручка Сэма была прибинтована к животу, а правая пряталась под ярко-голубым одеялом. Ремни крепко фиксировали его грудь и ноги, чтобы он мог двигать только головой. Он поворачивался посмотреть на меня, и я плакал, но он всегда широко улыбался мне в ответ.

— Когда ему снова разрешат играть? — спросил я строгую медсестру в белой форме и накрахмаленной шапочке.

— Еще не скоро, — ответила она. — Ему надо находиться в стерильной кислородной палатке, пока он не поправится достаточно, чтобы противостоять инфекциям.

Папа звонил своему начальнику, рассказывал новости про Сэма, и Хут говорил, что мы можем не торопиться с возвращением. Рабочее место за ним сохранится. Но зарплату отец не получал, и вскоре деньги у нас закончились, так что он взял нас с Лонни помогать на сборе фруктов и хлопка — делать ту же работу, что и он в моем возрасте.

В жаркой аризонской пустыне мы трудились вместе с поденщиками-мексиканцами, в которых мне так нравилось стрелять камешками из рогатки. Иногда, если они стояли нагнувшись, я попадал им по заду яблоком или грушей. Они что-то кричали на испанском и грозили мне пальцем.

Бывало, я кидался помидорами в проезжающие грузовики и смотрел, как они разбиваются о борта. Я не думал, что отец за мной смотрит, однако после одного из лучших моих бросков он вдруг ухватил меня за руку и сказал, что, стоит ему еще хоть раз увидеть, как что-то летит в воздухе, он вытрясет из меня всю душу. Поэтому я развлекался подобным образом только в его отсутствие. Когда это мне надоедало, я подбрасывал яблоки в воздух и ловил, делая вид, будто играю в бейсбол. Или целился в корзины, куда мы складывали фрукты. Только проказничая, я ненадолго отвлекался от мыслей о Сэме.

Мы ели свежие фрукты с фермы и еду, которую не надо было готовить, вроде салями или сэндвичей с сыром. Отец поглощал сардины прямо из жестяной банки, и пахли они даже хуже бычьих ветров. Мама смешивала порошковое молоко с ржавой водой из-под крана, отчего вкус у него был еще хуже, чем обычно. Когда никто не смотрел, я потихоньку выливал молоко в раковину.

Наконец настал день выписки Сэма из больницы. Сестра вывезла его из бокса и передала с рук на руки маме. Я подбежал его обнять, а Лонни крепко поцеловала в макушку. Сэм рассмеялся. На руке и на животе у него по-прежнему были повязки. Сестра сказала, что с ним надо обращаться осторожно, потому что кожа у него еще очень нежная.

Врач сообщил отцу, что после пересадки кожу у него на руке и на животе надо будет отшлифовать, чтобы она выглядела естественно, когда он подрастет.

— Не буду я платить ни за какую шлифовку, — ответил отец. — В кинозвезды мы его не прочим. Подумаешь, кожа в морщинах — ничего такого тут нет.

По дороге домой я пообещал быть хорошим мальчиком, чтобы Сэм опять не пострадал. Отец повторил, что это не моя вина и что мне не о чем беспокоиться.

Но я беспокоился.

Мы остановились в придорожном кафе купить гамбургеров и кока-колы, и отец снова взялся рассказывать нам о своих приключениях во время Второй мировой. Я издавал разные звуки, подражая пулемету, и складывал руки лодочкой, изображая пикирующий истребитель, в котором сидит японец-камикадзе. Даже мама смеялась надо мной. А отец в кои-то веки не кричал на нее.

* * *