Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Мы вернулись домой как раз к вечеринке на Хэллоуин, которую устраивали для сотрудников ЭПНГ. Я оделся Роем Роджерсом[1] и съел столько конфет, сколько смог в себя затолкать. Отец не сделал мне ни одного замечания, а мама улыбалась, глядя, как я танцую с Джинджер, дочкой Хута. Она была на три года меня старше, но соглашалась играть со мной.

Вскоре после вечеринки наша жизнь потекла по-прежнему: отец кричал на маму, Лонни заботилась о Салли, а я стрелял игрушечными стрелами в картины на стенах, чтобы мама отпустила меня гулять. Каждый раз это срабатывало. Сэм все еще ходил с повязкой на руке, а живот его был покрыт прямоугольными красными пятнами, но мы привыкли видеть его таким.

Теплым мартовским вечером мама позвала меня из кухни:

— Дэвид, как ты думаешь, не прокатить ли нам Сэма на велосипеде?

Она вошла в гостиную, где я валялся на полу, играя в пластмассовые фигурки индейцев и ковбоев.

Я поднял на нее глаза и удивленно заморгал: одетая, с причесанными волосами, она уже была готова к выходу. Лонни должна была играть на фортепьяно и присматривать за восьмимесячной Салли, пока мы будем кататься на ее велосипеде.

Перед домом мама усадила Сэма в корзину на руле. На нем был один подгузник — ни обуви, ни рубашки. После того случая с гладильным прессом Сэм снова вернулся к подгузникам и говорить стал хуже, чем раньше.

Мама повернулась ко мне.

— Садись сзади, для равновесия.

Ей пришлось трижды забираться на сиденье, одной рукой держа юркого Сэма, а второй — руль, прежде чем мы поехали.

Я крепко уцепился сзади за седло.

— Ты уверена, что мы не перевернемся?

— Все в порядке. Я всю жизнь гоняла на велосипедах, да и машины тут не ездят, так что беспокоиться не о чем. Будет здорово!

Мама давила на педали, велосипед вилял, а мой брат изо всех сил пытался выбраться из корзины.

— Сэм, не вылезай, — повторяла мама, усаживая его обратно.

Велосипед завихлял от того, что мы ехали слишком медленно, и мама попыталась ускориться. Но тут Сэм каким-то образом поднялся на ноги в корзине и выпал из нее. Его левая нога застряла между колесом и вилкой, и велосипед перевернулся.

Сэм с громким хрустом ударился головой о дорожный бордюр, мама свалилась на него сверху. Я тоже упал и ударился о бордюр головой, но как-то сумел подняться на ноги. Из головы и из ноги у Сэма текла кровь, раны на животе тоже кровоточили. Большой палец на левой ноге болтался на лоскуте кожи, почти отрезанный от стопы.

Он кричал так же громко, как тогда, под гладильным прессом. Как такое могло случиться с ним снова? Как мама могла быть настолько глупой?

— Что такое, Сэм? — взвизгнула она. Мама вела себя так, будто это он во всем виноват и сам понимает, что поступил плохо. Когда она увидела, насколько серьезно Сэм ранен, то схватила его на руки и побежала назад к дому. Я последовал за ней. Лонни выскочила из-за пианино и помогла маме обмотать его ногу полотенцем.

— Мама, осторожно! Не оторви ему палец.

Лонни позвонила папе, и он спешно повез нас троих в госпиталь в Альбукерке. Я и забыл, что у меня самого течет по голове кровь. По сравнению с моим несчастным братом я был в полном порядке. Я сильно плакал — не столько из-за Сэма, сколько из-за несправедливости всего происходящего.

В тяжелые минуты мама с папой всегда объединялись, поэтому не было никаких криков или битья. В госпитале отец отвел меня в туалет смыть кровь с головы и пошутил, что он, мол, надеется, я не проломил своей башкой тротуар. Мама в комнате ожидания снова рыдала и тряслась, но мы не обращали на нее внимания.

На улице было темно, когда доктор с суровым лицом пришел с нами поговорить.

— У вашего сына перелом черепа и сотрясение мозга. Он будет под наркозом до тех пор, пока отек мозга не пройдет. Теперь насчет большого пальца — хирург еще работает, пришивает обратно связки. Это сложная процедура, но, думаю, палец удастся сохранить. Он проведет в операционной еще около часа, а потом на несколько дней останется в госпитале из-за травмы мозга.

Мы посидели еще, и пришел другой врач.

— Палец Сэма со временем заживет, — сообщил он. — Но нормально ходить он сможет еще не скоро.

Несколько дней спустя я поехал с мамой и папой забирать Сэма из госпиталя. Мама взяла брата на руки, но отец отобрал его, сказав, что с ее ловкостью она наверняка его уронит. Когда мы шли к выходу, нас окликнул пожилой врач:

— Мистер и миссис Кроу, можно переговорить с вами у меня в кабинете?

Я вошел вместе с ними — никто мне этого не запрещал.

— Прошу, садитесь, — сказал врач, прикрывая дверь. Он взял со стола картонную папку и посмотрел на маму. — Я пытаюсь разобраться, что произошло. Почему вы посадили ребенка в велосипедную корзину?

Дожидаясь, пока мама ответит, отец что-то напевал себе под нос, тихо и медленно, как заевший проигрыватель. Все обычные признаки гнева были налицо: выпученные глаза и пульсирующая вена на лбу, морщины, собравшиеся в складки. Со стороны казалось, что он спорит сам с собой.