Бледный огонь

Но вернемся к парижским крышам. Храбрость в Освине Бретвите сочеталась с честностью, добротой, достоинством и тем, что, как эвфемизм, можно назвать подкупающей наивностью. Когда Градус позвонил с аэродрома и, чтобы возбудить его аппетит, прочел ему записку барона Б. (за исключением латинской цитаты), Бретвит подумал только о предстоявшем ему удовольствии. Градус отказался сказать по телефону, какие именно это были «драгоценные бумаги», но случилось так, что экс-консул в последнее время надеялся получить обратно ценную коллекцию марок, которую его отец много лет назад завещал ныне покойному двоюродному брату. Двоюродный брат этот проживал в том же доме, что барон Б., и, погруженный во все эти сложные и увлекательные соображения, экс-консул, ожидая посетителя, беспокоился не о том, не является ли человек из Зембли опасным мошенником, а о том, доставит ли он все альбомы разом или постепенно, дабы посмотреть, что он может получить за свои труды. Бретвит надеялся, что сделка будет заключена в тот же вечер, так как на следующее утро он должен был лечь в больницу и, возможно, подвергнуться операции (так и случилось, и он умер под ножом).

Когда между двумя тайными агентами, принадлежащими к враждебным партиям, происходит поединок умов, то, если у одного таковой отсутствует, бой может быть забавным; но он скучен, если оба болваны. Я бросаю вызов кому угодно – пусть найдет в анналах заговоров и контрзаговоров что-либо более бессмысленное и скучное, чем сцена, занимающая конец этого добросовестного примечания.

Градус неудобно присел на край дивана (на котором меньше года назад отдыхал усталый король), всунул руку в свой портфель, вручил хозяину дома объемистый пакет в бурой бумаге и переместил свои чресла на стул близ сиденья Бретвита, чтобы удобнее было наблюдать, как он будет возиться с веревкой. В ошеломленном молчании Бретвит уставился на то, что он в конце концов развернул, а затем сказал:

«Что же – вот и конец мечтам. Эта переписка была опубликована в тысяча девятьсот шестом или тысяча девятьсот седьмом году – нет, все-таки в тысяча девятьсот шестом – вдовой Ферца Бретвита; у меня, может быть, даже есть экземпляр где-то среди книг. К тому же это не собственноручная копия, а переписано писцом для напечатания – вы можете заметить, что оба мэра пишут одним и тем же почерком».

«Как интересно», – сказал Градус, замечая.

«Я, конечно, благодарен за доброе намерение», – сказал Бретвит.

«Мы были в этом уверены», – сказал довольный Градус.

«Барон Б., должно быть, слегка выжил из ума, – продолжал Бретвит, – но, повторяю, его доброе намерение меня трогает. Полагаю, вы хотите денег за доставку этого сокровища?»

«Удовольствие, которое оно вам доставляет, будет нашей наградой, – ответил Градус. – Но позвольте сказать откровенно: мы не пожалели труда, чтобы устроить это как следует, и я проделал долгий путь. И вот – я хочу предложить вам маленькую сделку. Окажите нам услугу, и мы ответим тем же. Я знаю, вы в несколько стесненных…» (рука Градуса плеснулась, как маленькая рыбка, и он подмигнул).

«Что правда, то правда», – вздохнул Бретвит.

«Если вы пойдете нам навстречу, это не будет вам стоить ни копейки».

«О, я мог бы заплатить кое-что» (надутые губы, пожатие плеч).

«Нам не нужны ваши деньги (ладонь останавливает поток автомобилей). Но вот наш план. У меня есть записки от других баронов к другим беглецам. Фактически, у меня есть письма к самому таинственному из всех беглецов».

«Что? – вскричал Бретвит с искренним удивлением. – Там известно, что Его Величество покинул Земблю?» (Я бы отшлепал за это голубчика.)

«Именно так, – сказал Градус, потирая руки и чуть ли не пыхтя от животного удовольствия, – здесь несомненно действовал инстинкт, ибо он, конечно, не мог понять рассудком, что faux pas[134] консула представляло собой ни больше ни меньше как первое подтверждение нахождения короля за границей. – Именно так, – повторил он с многозначительной ухмылкой, – и я был бы глубоко обязан вам, если бы вы меня рекомендовали господину X.».