Бледный огонь

«Помогите нам, г-н Кинбот: я утверждаю, что этот – как его? – этот старик – вы знаете про него – на экстонской железнодорожной станции, который решил, что он Бог, и принялся менять назначение поездов, – что он, строго говоря, спятил с ума, а Джон называет его собратом-поэтом».

«Все мы в каком-то смысле поэты, мадам», – ответил я и поднес зажженную спичку моему другу, который держал трубку в зубах и хлопал себя обеими руками по различным частям туловища.

Я не уверен, что этот банальный вариант заслуживал комментария, все место, относящееся к деятельности IPH, вышло бы вполне комическим, будь его бескрылый стих на одну стопу короче.

строка 662: Кто мчится так поздно сквозь ветр и ночь?

Эта строка, да и все это место (строки 653–664), подражают знаменитому стихотворению Гёте о Лесном царе, седом колдуне в излюбленном эльфами ольшанике, который влюбляется в хрупкого маленького сына запоздалого путника. Нельзя не залюбоваться тем, как искусно Шейд перенес частично ломанный размер баллады (в душе трехдольник) в свои ямбические стихи.

⁶⁶² Кто мчится так поздно сквозь ветр и ночь?
⁶⁶³ ……………………………………………………………………
⁶⁶⁴ Мартовский ветер. Это отец и дочь.

Две строки Гёте, открывающие это стихотворение, звучат чрезвычайно точно и красиво, с придачей неожиданной рифмы (как и на французском: «vent-enfant»[169]) на моем родном языке:

Ret wóren ok spóz on nátt ut vétt?
Éto est vótchez ut míd ik détt.

Другой сказочный правитель, последний король Зембли, беспрестанно повторял про себя эти неотвязные строки по-земблянски и по-немецки как случайный аккомпанемент к дробной усталости и тревоге, взбираясь сквозь папоротниковую зону, опоясывающую темные горы, которые ему нужно было пересечь на пути к свободе.

строки 671–672: «Неукрощенный Морской Конь»

См. Браунинга «Моя Последняя Герцогиня»[170].

См. и осуждай модную манеру озаглавливать сборник очерков или том стихов – или, увы, поэму – фразой, позаимствованной из старого более или менее знаменитого поэтического произведения. Такие заглавия обладают фальшивым блеском, допустимым, быть может, в прозваниях отборных вин или толстых куртизанок, но всего лишь унизительным для таланта, заменившего нетрудной демонстрацией начитанности индивидуальное воображение и переложившего на плечи лепного бюста ответственность за витиеватость, поскольку любой человек может перелистать <«Сон в летнюю ночь»>, или «Ромео и Джульетту», или еще «Сонеты», и сделать свой выбор.

строка 678: на французский

Два из этих переводов появились в августовском номере «Nouvelle Revue Canadienne», которая дошла до книжных лавок нашего университетского городка в последнюю неделю июля, т. е. в пору печали и духовного замешательства, когда светское приличие помешало мне показать Сибилле Шейд кое-какие критические замечания, которые я сделал в моем карманном дневничке.

В ее версии знаменитого «Священного Сонета X», сочиненного Донном в период вдовства:

Смерть, не гордись – хоть прозвана иными
Могучей, грозной, ты не такова —

сожалеешь об излишнем восклицании во второй строке, введенном туда лишь для того, чтобы закрепить цезуру,

Ne soit pas fière, Mort! Quoique certains te disent
Et puissante et terrible, ah, Mort, tu ne l’es pas —

и в то время как двум смежным рифмам «такова – едва» (строки 2–3) посчастливилось найти удачное соответствие в pas – bas, вызывает возражение опоясывающая рифма disent – prise (1–4), которая во французском сонете, сочиненном около 1617 года, была бы недопустимым нарушением визуального правила.

У меня здесь нет места для перечисления ряда других неточностей и ошибок в канадской версии обличения настоятелем Св. Павла смерти, этой рабы, не только «судьбы» и «случая», но и нашей («царей и всех отчаявшихся»).

Второе стихотворение, «Нимфа на Смерть своего Олененка» Эндрю Марвеля, технически как будто еще труднее втиснуть во французский стих. Если в переводе из Донна мисс Айрондель с полным основанием заменила английский пентаметр французским александрийским стихом, я сомневаюсь, чтобы здесь ей следовало предпочесть l’impair[171] и разместить в девяти слогах то, что Марвель уложил в восемь. В строках

И горю моему не внял:
Дал олененка, сердце взял —

переданных как:

Et se moquant bien de ma douleur
Me laissa son faon, mais pris son coeur —

достойно сожаления, что переводчице, даже с помощью более обширного просодического лона, не удалось вместить длинные ноги своего французского олененка и передать «не внял» посредством «sans le moindre égard pour»[172] или чего-нибудь в том же роде.

Далее двустишие: