Бледный огонь

Здесь довольно хорошо описан «случайный ночлег», бревенчатая хижина с кафельной ванной, где я стараюсь координировать эти примечания. Сначала мне очень мешал рев дьявольского радио откуда-то, как я думал, из увеселительного парка по другую сторону дороги. Оказалось, что это были поселившиеся в палатке туристы, и я подумывал о переезде в другое место, но они это сделали раньше меня. Теперь здесь тише, если не считать раздражительного ветра, который скрипит в поблекших осинах, и Сидарн снова превратился в город-призрак, и нет летних дураков или шпионов, чтоб глазеть на меня, и мой маленький рыболов в джинсах не стоит больше на своем камне среди ручья, и, может быть, так оно и лучше.

строка 615: На двух языках

Английском и земблянском, английском и русском, английском и латышском, английском и эстонском,

английском и литовском, английском и русском, английском и украинском, английском и польском, английском и чешском, английском и русском, английском и венгерском, английском и румынском, английском и албанском, английском и болгарском, английском и сербо-хорватском, английском и русском, американском и европейском.

строка 619: из глазка клубня

Здесь прорастает каламбур (см. строку 502).

строка 627: Знаменитый Стар-Овер Блю

Предполагаю, что от профессора Блю было получено разрешение, но даже и в этом случае включение живого человека, какой бы он ни был покладистый симпатяга, в вымышленную среду, где его заставляют действовать согласно выдумке автора, бросается в глаза как исключительно безвкусный прием, особенно когда остальные персонажи, за исключением семьи, конечно, скрыты в поэме под псевдонимами.

Имя, несомненно, соблазнительное. Звезда (star) над синевой (over blue) необычайно подходит астроному, хотя в действительности ни его имя, ни фамилия не имеют никакого отношения к небесному: первое было дано ему в память о деде, русском старовере (по-английски, кстати сказать, ударение приходится на предпоследний слог), члене раскольничьей секты, по фамилии Синявин, от «синий». Этот Синявин эмигрировал из Саратова в Сиэтль и произвел на свет сына, который в свое время переменил фамилию на Блю и женился на Стелле Лазурчик, американизованной кашубке. Вот как оно было. Честнейший Стар-Овер Блю будет, вероятно, удивлен тем эпитетом, которым в шутку наградил его Шейд. Автору хочется отдать здесь малую дань этому славному старому чудаку, которого все в университете обожали, а студенты прозвали Полковник Старботтль («звездная бутылка»), очевидно, из-за его исключительно компанейских привычек. Но в конце-то концов в окружении нашего поэта были и другие выдающиеся люди – например, почтенный земблянский ученый Оскар Натточдаг.

строка 629: судьба зверей

Над этим поэт надписал и вычеркнул «судьба безумца».

Конечной судьбой душ безумцев занимались многие земблянские богословы, которые, в общем, придерживались мнения, что даже самый поврежденный ум содержит в своей поврежденной массе здоровую основную частицу, которая переживает смерть и внезапно расширяется и как бы разражается раскатами здорового, торжествующего смеха, когда мир трусливых дураков и аккуратных болванов остается далеко позади. Лично я не встречал помешанных, но слыхал о нескольких забавных случаях в Нью-Уае («Даже в Аркадии я есмь», – говорит Безумие, прикованное к своему серому столбу). Был, например, студент, впавший в неистовство. Был старый и чрезвычайно надежный университетский привратник, который однажды в проекционном зале показал брезгливой студентке предмет, которого она, несомненно, видала более совершенные экземпляры; но мой любимый пример – это экстонский железнодорожный служащий, чью манию описала мне – кто бы вы думали? – г-жа X. Это было на большом приеме у Хёрли для летней школы, на который меня привел один из моих партнеров по второму пинг-понговому столу, приятель мальчиков Хёрли, – так как я знал, что мой поэт будет там что-то читать, и был вне себя от предвкушения, думая, что это, может быть, будет моя Зембля (это оказалось малозамечательным стихотворением одного из его малозамечательных друзей – мой Шейд был очень добр с неудачниками). Читатель поймет, если я скажу, что на моей высоте я никогда не могу чувствовать себя «потерянным» в толпе, но правда и то, что я не знал почти никого из гостей X. Подвигаясь в давке, с улыбкой на лице и коктейлем в руке, я высмотрел наконец над спинками двух смежных стульев макушку моего поэта и ярко-коричневый шиньон г-жи X. В тот момент, когда я приблизился к ним сзади, я расслышал его возражение на какое-то замечание, которое она только что перед тем сделала:

«Это не то слово, – сказал он, – его нельзя применять к человеку, который намеренно бросил серое и несчастное прошлое и заменил его блестящей выдумкой. Это просто значит перевернуть страницу левой рукой».

Я потрепал моего друга по голове и слегка поклонился Эбертелле[168] X. Поэт смотрел на меня остекленевшими глазами. Она сказала: