Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Во-вторых, писатели, заставшие 1918 год во взрослом возрасте, были воспитаны на романтических традициях, своеобразную итоговую черту под которыми подводит роман Томаса Манна «Волшебная гора», начатый им в 1912 году, хотя и завершенный уже по окончании войны, а опубликованный лишь в 1924 году. Туберкулез, мучающий обитателей санатория в альпийском высокогорье, служит аллегорией морального упадка Европы накануне Первой мировой войны. Для романтиков образ телесных недугов всегда служил лишь метафорическим символом душевной болезни. С медицинской точки зрения болезни их вовсе не интересовали, вероятно, еще и потому, что сами романтики с ними даже свыклись, погрязнув в них по уши. Слишком близкими к ним лично были болезни, чтобы их увидеть, не говоря уже о том, чтобы рассмотреть. Однако времена менялись стремительно. Через год после выхода в свет «Волшебной горы» всю жизнь наблюдавшаяся у психиатров британская писательница Вирджиния Вульф опубликовала эссе «О бытии в болезни», где в первых же строках поставила вопрос о причинах, по которым литература обходит стороной столь богатую почву для исследований[445]:

«Учитывая, насколько распространена болезнь, сколь колоссальное духовное изменение она приносит, насколько это потрясающе, когда меркнут огни здоровья и открываются взору ранее неведомые страны, <…> представляется воистину странным, что болезнь не заняла своего законного места в одном ряду с любовью, битвами и ревностью среди главных тем литературы»[446].

Заданный ею вопрос, однако, очень скоро утратил актуальность, поскольку как раз в 1920-е годы болезнь начала выдвигаться на авансцену литературы – и отныне не в роли символа (или не только в этой роли), но и во всей своей гнусной, пошлой и страшной реальности. И сама Вульф внесла вклад в этот перелом, исследовав больную психику героини в романе «Миссис Дэллоуэй» (1925). И джойсовский «Улисс» (1922) густо и остро приправлен физиологическими аллюзиями, свидетельствующими о глубоком нездоровье и всяческих функциональных расстройствах героя, и у Юджина О’Нила в пьесе «Соломинка» (1919), написанной под впечатлением от лечения в туберкулезном санатории, болезнь не служит метафорическим олицетворением ада, она сама и является сущим адом. «Он видит жизнь колеблющейся и тускло мерцающей – и при этом беспросветно черной», – писал в 1921 году об O’Ниле и его творчестве один критик[447].

Что послужило толчком к столь мощному сдвигу в художественном восприятии и отражении болезни? Не вирус ли, метлой прошедшийся по земному шару в 1918 году, впечатал инфекционную болезнь в человеческое сознание в образе неумолимого рока и высветил зияющую пропасть между победоносными реляциями ученых-медиков и гнетущей реальностью? Конечно, грипп был не единственной инфекционной болезнью, причинявшей людям той эпохи тяжкие страдания и сеявшей смерть и горе. Были и другие – прежде всего, двойное проклятие туберкулеза и венерических болезней, – но они все-таки носили хронический характер тлеющей и медленно убивающей смерти, а не обрушивались, как цунами, и не производили стремительного опустошения, чтобы схлынуть, оставив после себя летаргическое забытье и отчаяние, и затаиться невесть где до прихода следующей сокрушительной волны.

Пандемия русского гриппа начала 1890-х годов, как утверждается, внесла немалый вклад в формирование декадентских настроений, свойственных la fin de siècle[448], когда по всей Европе разлились холодный цинизм и тоскливое томление духа[449]. Ну так русский грипп унес около миллиона жизней, а испанский как минимум в пятьдесят раз больше. Нам неведомо, сколько выживших страдало впоследствии синдромом хронической усталости и другими психоневрологическими осложнениями, но, вероятно, таких было очень и очень много. И едва ли они на фоне расстроенной психики забывали о том, насколько загадочно случайным образом грипп выхватывал из числа близких свои жертвы в ходе розыгрыша этой смертельной лотереи. Психологи описывают состояние людей, оказавшихся в заложниках у террористов, выбирающих жертву для очередной расправы из их числа случайным образом, термином «выученная беспомощность». По их мнению, выученная беспомощность неизбежно приводит к депрессии.