Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Запоминание – активный процесс. Чтобы детали отложились в долгой памяти, их нужно многократно прокрутить в голове, а кому захочется бередить себе душу многократным мысленным воспроизведением деталей пандемии? Война хотя бы заканчивается чьей-то победой (и победитель получает в качестве одного из трофеев право сложить красивую сказку об этой войне и своей героической и заслуженной победе – и навязать эту версию потомкам), но пандемия – не война: все, кто не умер, так или иначе остаются в проигрыше. Вплоть до XIX века пандемии считались Божьим промыслом наравне со стихийными бедствиями, и люди воспринимали их со здоровым фатализмом, но тут наука разродилась микробной теорией, и ученые решили побороться за предотвращение пандемий. Тем унизительнее оказалось их бессилие сделать хоть что-то в 1918 году, когда ситуация живо напомнила о морах прежних эпох, приходивших когда вздумается и сеявших смерть совершенно беспрепятственно. Один эпидемиолог той поры прямо так и сказал: «Все пошло как в старые добрые чумные времена»[488].

Так что как минимум одна очень и очень мощная и влиятельная социальная группа была кровно заинтересована в замалчивании испанского гриппа. Немецкий философ и культуролог Беньямин Вальтер даже настаивал на том, что публичное молчание о подобных негативных явлениях – жизненно важное условие прогресса, поскольку позволяет идти вперед без оглядки на руины прошлого. Да и, вероятно, по всему миру было немало единомышленников аляскинских юпиков с берегов Бристольского залива, давших наллунгуак – зарок хранить молчание – в отношении всего, что хоть как-то связано с пандемией, подорвавшее устои их древней культуры. Если кто и рассказывал предания об испанском гриппе, то в основном те, кто легче всех отделался, – белые и богатые. Те же, кому пришлось тяжелее всех – жители гетто и трущоб, – и по сей день свои истории так толком и не поведали, потому что за редким исключением им никто и слова-то не давал. Кое-кто, к примеру малые народности, сгинувшие вместе с языками, на которых говорили, уже никогда и никому ничего не расскажут. Но, вероятно, кое-кто из бесправных жертв все-таки нашел способ высказаться, пусть и невербально, а через забастовки, социальные протесты и революции.

Есть и другая причина, по которой общечеловеческая память о пандемии до сих пор не вызрела. В 2015 году психологи Генри Редигер и Магдалена Абель из университета им. Вашингтона в Сент-Луисе подвели первые итоги под все еще скудными результатами исследований коллективной памяти и обратили внимание на то, что «сюжетное построение повествования весьма упрощено и включает лишь малое число рельефно выделенных событий, точечно указывающих на начало, перелом и конец» пандемии[489]. Такой подход, добавляют они, бывает полезен в героических легендах или мифических преданиях. Войны легко укладываются в такую сюжетную канву: «объявление войны – беспримерное мужество – долгожданный мир». А вот пандемия гриппа не имеет ни четкого начала, ни явного конца, ни общепризнанных героев. Во Франции Министерство обороны пыталось по традиции устроить награждение медалями «За борьбу с эпидемией» тысяч особо отличившихся на этой ниве гражданских и военных, но из этой затеи ничего толком не вышло, и даже списки представленных к этой награде не сохранились. На веб-сайте, посвященном французским военным реликвиям, сказано: «Занятно, что не сохранилось сведений даже о ее месте в иерархии наград времен той войны»[490].

И структуру, и язык повествования нужно менять. Уязвленные и пристыженные своим провалом ученые отыгрывались, навязывая нам свой вокабулярий и перенасыщая рассказы о гриппе своими мудреными понятиями – «иммунная память», «генетическая предрасположенность», «синдром поствирусной усталости» и т. д. и т. п. Будучи втиснутыми в рамки этого новояза – отнюдь не поэтичного и не самого благозвучного, зато позволяющего с равным успехом формулировать прогнозы на будущее и гипотезы о случившемся столетие назад и сопоставлять их с историческими отчетами, – разрозненные события стали складываться во внешне связные картины, а ранее казавшиеся самоочевидными причинно-следственные связи и даже аксиомы, напротив, атрофироваться и отмирать (нет, гнев божий тут абсолютно ни при чем; да, грипп стал как минимум одной из причин последующей волны всеобщей меланхолии). И пандемия со временем предстала в радикально новом обличье – такой, какой мы ее знаем сегодня.