Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Когда кто-нибудь спрашивал у него о родителях, Самуэл отвечал, что они умерли от испанского гриппа. И если кто-то вспоминал, что это невозможно, так как эпидемия испанского гриппа дошла до Бразилии в начале века, он говорил: «Значит, это был азиатский грипп, я не спрашивал у него документов».

Луис Фернандо Вериссимо «Клуб ангелов»

[485]

Артур Моул все-таки был удивительным человеком с очень нестандартным взглядом на мир. В годы Первой мировой войны, вооружившись белым флагом и мегафоном, он как хореограф выстраивал десятки тысяч американских солдат в «живые фотографии», как он их называл. Глядя на эту массу мужчин в разноцветных униформах хоть с уровня земли, хоть с небольшого возвышения, ничего кроме солдатской массовки было не увидеть. Зато со стоящей поодаль тридцатиметровой смотровой вышки можно было сделать шикарные фотографии патриотических образов, в которые сливались их ряды, – так и появились фотокартины «Статуя Свободы», «Дядя Сэм» и даже портрет президента Вильсона в профиль.

Моул понимал, что осмысление требует дистанцирования. Испанский грипп почему-то прозвали «забытой пандемией», но разве такое забывается? Просто наша коллективная память об «испанке» все еще находится в процессе формирования. Минуло всего-то одно столетие, и мы, конечно, можем теперь глядеть на те события хоть немного отстраненно, однако Моул, вероятно, проследовал бы мимо нас, не останавливаясь, пока не нашел бы для своей смотровой вышки место на достойном удалении, откуда можно сделать по-настоящему разборчиво читающийся снимок общим планом.

В истории, однако, параллельные линии в перспективе так и уходят за горизонт событий, визуально не слившись, так что пусть условный Моул шествует себе и дальше в своем вечном поиске, пока не скроется за горизонтом. Мы же повернемся к этому футуристу спиной и обратим взгляд в глубокое (относительно испанского гриппа) прошлое, а именно – бросим взгляд через почти семисотлетнюю пропасть, отделяющую нас от «Черного мора» середины XIV века, попробуем навести на резкость свой телескопический объектив и разобраться в деталях мерцающего там призрачного видения. В результате той самой смертоносной за всю историю человечества пандемии погибло, по современным оценкам, порядка 50 млн человек, хотя в данном случае ретроспективная статистика дает еще более расплывчатые оценки, чем относительно числа жертв испанского гриппа, так что в реальности от чумы тогда могло погибнуть и куда больше людей. Что-что, а уж «Черный мор» точно не изгладился из человеческой памяти, и даже совпавшая с ним по времени Столетняя война на его фоне смотрится блекло и помнится смутно, однако и наша коллективная память о «Черной смерти» сложилась из мозаичных обрывков воспоминаний далеко не сразу. Еще в 1969 году Филип Циглер, блестящий историк-фактограф той пандемии, с уверенностью писал: «Имеется на удивление мало полномасштабных исследований «Черного мора» не только как общемирового явления, но даже и целостно рассматривающих его в масштабах отдельно взятой страны или региона». Может, какие-то труды и не дошли до наших времен, но из шести сохранившихся исследований, которые Циглер счел по-настоящему значимыми, самое раннее было опубликовано в 1853 году, через пятьсот лет после той пандемии. Она даже и имя, под которым мы ее знаем, получила лишь в XVI веке, а в позднем Средневековье ее называли вовсе не «черной», а «синей смертью».

Войны и моры запечатлеваются в памяти по-разному. Коллективные воспоминания о войне рождаются и кристаллизуются практически сразу и во вполне оформившемся виде (хотя со временем и подвергаются бесконечному перевариванию и муссированию до тех пор, пока не выветрятся и окончательно не отойдут в прошлое). Воспоминания о катастрофических морах выстраиваются медленнее, а после того, как они наконец утрясутся и сложатся в более или менее устойчивую картину (сроки, вероятно, прямо пропорциональны числу жертв), они столь быстрой эрозии, как память о войне, обычно не подвержены. В результате о Юстиниановой чуме VI века в наши дни помнят на порядок лучше, чем о восстании Ань Лушаня VIII века в Китае, хотя, насколько позволяют судить последние изыскания историков, по числу жертв это были сопоставимые явления.