Однако Луи де Фонтаньё не шел вслед за ней на этой восходящей стадии ее любви. Несомненно, он тоже был счастлив, он тоже любил свою подругу, он тоже любил только ее одну; но счастлив он был скорее под действием какого-то душевного оцепенения, а не ясного восприятия сложившихся обстоятельств. Он любил Эмму, поскольку глубокому спокойствию, царившему вокруг них, удавалось обуздывать волнение его ума, а его сердце, которому была предоставлена свобода выражать свои чувства, не могло не находить приятной жизнь подле этой очаровательной молодой женщины, тем более что он без конца находил в ней новые достоинства; он любил ее, поскольку ему казалось невозможным оставаться сдержанным перед лицом этой страстной и целомудренной нежности, следившей за каждым его взглядом, чтобы сделать для себя законом его желания; но он не осмелился бы заглянуть в свою душу, он побоялся бы спросить себя, как это без боязни делала г-жа д’Эскоман, а не различает ли эта душа еще что-нибудь вне этого оазиса, где они остановились на привал. Его мучили бы опасения, что ответ не согласовывался бы с тем, чего требуют деликатность и честь, и, пребывая в сомнениях, он заглушал в себе неясное чувство, смутно различимое им в своем сердце и когда-то ставившее его мечтания много выше будничной действительности; он закрывал глаза, лишь бы этого не замечать, и в этом смятении духа день ото дня принимал свою любовь за страсть, которую он полагал себя обязанным испытывать.
Такое душевное состояние молодого человека порой давало о себе знать на его лице. Бывали дни, когда при виде возвышенности характера Эммы и безмерности ее любви он внезапно испытывал упадок душевных сил, и это ему не удавалось скрыть. Он ужасался собственной ничтожности перед своей подругой, и, в то же самое время, в тех мыслях, что проносились в его голове, он узнавал те, какие прежде заставляли его оставаться столь равнодушным, когда у Маргариты во всю силу проявлялась ее безудержная страсть к нему. Он с ужасом спрашивал себя, а не может ли быть так, что его сердце неспособно любить, и впадал в уныние, которое Эмме с трудом удавалось у него рассеять.
Молодая женщина совершенно не догадывалась о причинах внезапно наступавшей у него подавленности. Лишь одно тревожило спокойствие и благополучие ее души, и то был вопрос сугубо материальный.
Госпожа д’Эскоман откладывала со дня на день разговор, в котором она собиралась осведомить Луи де Фонтаньё о положении ее дел; тайком даже от Сюзанны она отдала своему поверенному драгоценности, поручив ему продать их в Париже; на вырученные деньги можно было прожить несколько лет, принимая во внимание то скромное существование, какое вели молодые люди.
Но каково будет их положение, когда роковой срок истечет и они окажутся во власти нищеты, которой Эмма страшилась более из-за него, чем из-за себя?
Первоначально принятое Эммой решение, состоявшее в том, чтобы вложить небольшой капитал в какое-нибудь дело, способное навсегда обеспечить существование им обоим, снова пришло ей на ум, когда она задавалась подобными вопросами о будущем; но блаженство ее было столь полным, что у нее не было сил нанести ему такой страшный удар собственными руками; она не ощущала в себе мужества потревожить его.
Понадобилась причина совсем иного порядка, чтобы Эмма решилась прервать хранимое ею молчание. Однажды Луи де Фонтаньё заговорил с ней о своей матери, и Эмма почувствовала, как душу ее охватили угрызения совести.
Разве не из-за нее были ослаблены священные узы, связывающие сына с той, что даровала ему жизнь? Это размышление повлекло за собой и другие; она вспомнила об испорченной карьере своего любовника и стала обвинять себя в этом как в преступлении.
Она тут же приняла решение, и на следующий же день Луи де Фонтаньё узнал, что маркиза д’Эскоман, идя навстречу собственной щепетильности и порядочности, добровольно сделалась бедной, как и он; что ей ничего не нужно из прошлого и она намерена быть обязанной всем только своему труду.
Было решено, что молодой человек попытается поступить в качестве приказчика в какую-нибудь банкирскую контору, тогда как Эмма, полагавшая показать ему пример покорности судьбе, отрекаясь от прежнего своего высокого положения, заведет какое-нибудь скромное торговое дело и заложит основу их совместного капитала, с тем чтобы позднее Луи де Фонтаньё пустил его в оборот и увеличил, если это будет возможно.
На следующий день они отправились в Париж, и, благодаря поддержке, которую поверенный Эммы — единственный из ее прежних знакомых, с кем она сохранила отношения, — соблаговолил им оказать в данных обстоятельствах, спустя несколько дней молодой человек получил скромную должность, а маркиза д’Эскоман, именовавшаяся теперь г-жой Луи, договорилась с владельцем "Вышивальщицы" — небольшого бельевого магазинчика, располагавшегося в безлюдном тогда квартале неподалеку от церкви святой Магдалины, — о приобретении этого заведения.
Но предстояло еще исполнить самое трудное.