Блек. Маркиза д'Эскоман

Но когда она поднялась по деревянной лестнице, прилегавшей к наружной стене дома, на второй этаж и Луи де Фонтаньё ввел ее в сплошь обтянутую набивным кретоном комнату, предназначенную для нее, и в маленькую гостиную с мебелью розового дерева, где она могла бы днем работать или отдыхать, радости ее уже не было границ. Это была уже не маркиза д’Эскоман, с детства привыкшая к роскоши современных жилищ, а гризетка, завладевшая обстановкой, которая составляла мечту ее жизни. Эмма переходила из комнаты в комнату, садилась в кресла, переставляла фарфор и придавала более изящный вид букетам сирени, барвинков и боярышника, которые Луи де Фонтаньё накануне расставил в вазы; она осмотрела библиотеку, составленную из ее любимых книг, раскрыла все шкафы, восторгаясь их удобством, и распахивала все окна, восхищаясь открывающимся из них чудесным видом, подзывала к себе Луи, чтобы вместе с ним полюбоваться изумрудно-зелеными водами Марны, плескавшимися у стен дома, и возвышавшимися на островках Анго и Корморан тополями, покрывавшими своей сенью рукав реки, который разделяет эти острова, и рассеивавшими своей листвой свет, который испещрял темную поверхность воды тысячами серебристых искр; она показывала ему видневшийся на горизонте Венсенский донжон, словно встававший из массы зелени вокруг него и черневший на фоне лазурного неба; все это она сопровождала громкими возгласами изумления и восхищения; с восторгом искренне любящего сердца она благодарила своего возлюбленного; она спрашивала его, ощущает ли он, подобно ей, как в его сердце проникает признательность Богу, сотворившему природу в Бри столь прекрасной и столь величественной, чтобы она служила достойным окружением их любви.

Но в то время как Эмма безмятежно и радостно витала в своем счастье и ей представлялось, что это счастье превзошло все ее ожидания и распахнуло ее душу для ощущений, дотоле ей неведомых, в то время как она выражала это счастье излиянием чувств, совершенно ей несвойственным, у Луи де Фонтанье, в противоположность ей, казалось, несколько угас страстный пыл, столь замечательные образчики которого давали его письма к ней. С молодым человеком случилось то, что бывает со всеми, кто дает волю своему воображению: оно завело его так далеко в область несбыточных мечтаний, что в реальности ничто не могло его теперь удивить. Все наслаждения, какими не переставала насыщать свое сердце г-жа д’Эскоман, притупились для него; они потеряли для него характер новизны и неожиданности, придающий им такую огромную прелесть; он оставался равнодушен и, сознавая свое равнодушие, упрекал себя за него как за преступление; он не мог, как это делала Эмма, находить, что никогда еще солнце не было таким лучезарным, воды реки — такими прозрачными, ветерок — таким благоуханным, листья деревьев — такими переливчатыми по цвету, а пение птиц — таким нежным, как в эту минуту.

Но Эмма не замечала этого легкого не созвучия, существовавшего между внешним проявлением чувств Луи де Фонтаньё и восторгами, каким предавалась она сама; если бы она и заметила его, то не осмелилась бы упрекать своего возлюбленного, ведь ей, искренней в своих восторженных чувствах, казалось невозможным, чтобы он не разделял их.

Но, тем не менее, у нее были и некоторые задние мысли. В то время как Луи де Фонтаньё изумлял ее сельским прибежищем, приготовленным им для их любви, она размышляла о том, что осуществленный ею отказ от своего состояния вполне может позднее нарушить их душевный покой; но этот день их воссоединения полностью принадлежал их любви; Эмма полагала, что ей не позволено иметь другие заботы, кроме одной — любить и быть любимой.

И на протяжении всего дня она безоговорочно предавалась упоению, охватившему целиком все ее существо.

Если Сюзанна оставляла на какое-то время молодых людей наедине, начинались беседы и бесконечные излияния чувств — так много у них было что рассказать друг другу и о чем спросить друг друга, выразив свою обоюдную признательность и любовь; затем следовали долгие объятия и заверения в вечной преданности, которые нельзя ни повторить, ни понять. Когда же Сюзанна появлялась снова, некоторая скованность, возникавшая у влюбленных из-за ее присутствия, казалось, удваивала ценность их общения между собой. Они украдкой пожимали друг другу руки, и этого прикосновения было достаточно, чтобы заставить трепетать их тела. Молодые люди шепотом обменивались словами любви, наполнявшими их глаза нежной томностью. Порой они осмеливались и на поцелуй, доставлявший столько же удовольствия тому, кто позволял себя целовать, сколько и тому, кто украдкой целовал; когда же Сюзанна заставала влюбленных врасплох, они громко смеялись.