Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины

Сказав это, глубокий философ опять присоединился к Чистюльке и Паучихе, чрезвычайно заинтересованным кабаном, и все трое зашагали по дворику навстречу подавленному своим горем Жаку Коллену. Обмани-Смерть весь ушел в свои мрачные думы, думы свергнутого императора, и не замечал, что привлекает к себе все взгляды, что стал центром всеобщего внимания; он шел медленно, не отрывая глаз от рокового окна, где повесился Люсьен де Рюбампре. Заключенные не знали об этом происшествии, потому что сосед Люсьена, молодой подделыватель документов, по причинам, которые вскоре станут известны, умолчал о случившемся. Итак, три дружка приготовились преградить дорогу священнику.

— Нет, это не кабан, — сказал Чистюлька Шелковинке, — это обратная кобылка. Гляди, как он тянет правую!

Тут необходимо объяснить, ибо не всем читателям приходила фантазия почтить своим посещением каторжную тюрьму, что каждый каторжник прикован к другому цепью, и, как правило, старый с молодым. Тяжесть этой цепи, приклепанной к кольцу выше лодыжки, такова, что к концу первого года у человека навсегда изменяется походка. Осужденный, будучи вынужден напрягать одну ногу сильнее другой, чтобы тянуть ручку — так называют на каторге оковы, — неизбежно усваивает эту привычку. Потом, когда он расстается с цепью, кандалы, как ампутированная нога, оставляют след на всю жизнь: каторжник всегда чувствует ручку, ему никогда не выправить окончательно свою походку. На языке полицейских — он тянет правую. Эта примета, знакомая всем каторжникам, как и агентам полиции, если и не прямо приводит к опознанию товарища по несчастью, то все же этому способствует.

Обмани-Смерть, бежавший с каторги восемь лет тому назад, почти преодолел эту привычку, но, погруженный в глубокое раздумье, он замедлил шаг, и былой недостаток, как ни мало он был заметен, не мог при такой медленной, размеренной поступи ускользнуть от опытного глаза Чистюльки. Впрочем, весьма понятно, что каторжники, находясь всегда вместе и наблюдая только друг друга, настолько изучают своих товарищей, что им часто известны привычки, ускользающие от их постоянных врагов: сыщиков, жандармов и полицейских приставов. Так, по судорожному подергиванию мускулов левой щеки был опознан неким каторжником на параде Сенского легиона подполковник этого корпуса, знаменитый Коньяр, которого до той поры полиция не решалась арестовать, несмотря на настояния Биби-Люпена, потому что не осмеливалась поверить в тождество графа Понтис де Сент-Элена и Коньяра.

— Это наш даб (учитель), — сказал Шелковинка, перехватив взгляд Жака Коллена — тот рассеянный взгляд, которым окидывает все окружающее человек, впавший в отчаяние.

— Ей-богу, верно! Это Обмани-Смерть, — сказал, потирая руки, Паучиха. — Ну конечно. Тот же рост, такие же широкие плечи; но что это он с собой сделал? Сразу и не признаешь его.

— Те-те-те!.. Я понял, — сказал Шелковинка. — Он тут неспроста! Он хочет повидаться со своей теткой, ведь ее скоро должны казнить.

Чтобы дать некоторое понятие о личностях, которых заключенные, надсмотрщики и надзиратели называют тетками, достаточно привести великолепное определение, какое дал им начальник одной из центральных тюрем, сопровождая лорда Дэрхема, посетившего во время своего пребывания в Париже все дома заключения. Этот любознательный лорд, желая изучить французское правосудие во всех его подробностях, даже попросил палача, покойного Сансона, установить свой механизм и пустить его в ход, казнив живого теленка, чтобы иметь понятие о действии машины, прославленной Французской революцией.

Начальник, ознакомив его с тюрьмой, тюремными дворами, мастерскими, темницами и прочим, указал на одну камеру.

«Я не поведу туда вашу милость, — сказал он с отвращением, — там сидят тетки». — «Ао! — произнес лорд Дэрхем. — А что же это такое?» — «Средний пол, милорд».

— Теодора вот-вот скосят (гильотинируют)! — сказал Чистюлька. — А мальчишка ладный! Что за рука! Что за отвага! Какая утрата для общества!

— Да, Теодор Кальви хрястает свой последний кусок, — сказал Паучиха. — О! Его девчонки будут порядком хныкать, ведь его любили, этого бездельника!

— Вот и ты, старина! — сказал Чистюлька Жаку Коллену.

И вместе со своими приспешниками, держа их под руку, он преградил дорогу новоприбывшему.

— Ого, даб, ты, значит, сделался кабаном? — прибавил Чистюлька.

— Говорят, ты проюрдонил наше рыжевье (растратил наше золото)? — продолжал Паучиха с угрожающей миной.

— Воротишь ли ты нам наши рыжики (деньги)? — спросил Шелковинка.

Эти три вопроса раздались как три пистолетных выстрела.

— Не подшучивайте над бедным священником, попавшим сюда по ошибке, — отвечал машинально Жак Коллен, сразу же узнав своих трех товарищей.

— Ну, коли рожа не его, так его бубенчик, — сказал Чистюлька, опустив руку на плечо Жака Коллена.