Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины

— На их языке, — отвечал начальник тюрьмы, — это означает смертную казнь. Если писарь читает отказ в помиловании, значит скоро палач получит приказ привести приговор в исполнение. Бедняга упорно отказывается от последнего напутствия…

— О господин начальник, вот душа, которую надобно спасти!.. — вскричал Жак Коллен.

Богохульник сложил руки с горячностью отчаявшегося любовника, а внимательно следивший за ним начальник тюрьмы принял это за религиозное рвение.

— Ах, сударь, — продолжал Обмани-Смерть, — позвольте мне доказать вам, кто я таков и какова моя сила; разрешите мне привести к раскаянию ожесточившееся сердце! Бог дал мне дар слова, и я делаю с людьми чудеса. Я потрясаю сердца, отверзаю их… Чего вы опасаетесь? Прикажите сопровождать меня жандармам, сторожам, кому угодно.

— Посмотрим, если только тюремный священник разрешит вам заменить его, — сказал господин Го.

И начальник тюрьмы ушел, поражаясь, с каким полным равнодушием, хотя и не без любопытства, каторжники и другие заключенные смотрели на священника, апостольский тон которого придавал обаяние его ломаному языку, наполовину французскому, наполовину испанскому.

— Как вы очутились тут, господин аббат? — спросил Жака Коллена молодой собеседник Шелковинки.

— О, по ошибке! — отвечал Жак Коллен, смерив юношу взглядом с головы до ног. — Меня застали у одной куртизанки, которую обокрали после ее смерти. Признали, что она покончила с собой; но виновники кражи, видимо слуги, еще не задержаны.

— Из-за этой самой кражи и повесился тот молодой человек?

— Вероятно, бедный мальчик не перенес позора несправедливого заточения… — отвечал Обмани-Смерть, поднимая глаза к небу.

— Да, — сказал молодой человек, — его должны были освободить, а он покончил с собой. Вот так история!

— Только воображение невинного может быть так потрясено, — сказал Жак Коллен. — Заметьте, что кража была совершена ему в ущерб.

— Много ли было украдено? — спросил глубокомысленный и хитрый Шелковинка.

— Семьсот пятьдесят тысяч франков, — отвечал чуть слышно Жак Коллен.

Трое каторжников переглянулись и вышли из кучки арестантов, столпившихся вокруг мнимого священника.

— Это он прополоскал ширман девки! — сказал Шелковинка на ухо Паучихе. — Хотели взять нас на опужку (испугать), когда назвонили, что он сфендрил наши рыжики.

— Он был и останется дабом Великого братства, — отвечал Чистюлька. — Наши сары никуда не денутся.

Чистюлька искал человека, которому мог бы довериться; поэтому счесть Жака Коллена честным человеком было в его интересах. А в тюрьме особенно верят тому, на что надеются!

— Бьюсь об заклад, что он околпачит даба из Аиста (генерального прокурора) и выудит свою тетку, — сказал Шелковинка.

— Коли он своего добьется, — сказал Паучиха, — я не назову его мегом (Богом), но что он подымил с пекарем (выкурил трубку с дьяволом) — так я теперь этому поверю!

— Слыхал, как он крикнул: «Пекарь меня покидает!» — заметил Шелковинка.

— Эх, — вскричал Чистюлька, — кабы он захотел выудить мою сорбонну! Ну и поюрдонил бы я! На весь мой слам, на все мое затыненное рыжевье (покутил бы на всю мою добычу, на все мое спрятанное золото)!

— Слушайся даба, — сказал Шелковинка.

— Ты что, смеешься надо мной? — сказал Чистюлька, глядя на своего дружка.

— Ну и дурень же ты! Ведь тебя уже связали для лузки. Тебе уже тяжкой не потянуть (с тобой уже кончено). Надо подставить ему свою спину, чтобы самому устоять на бабках (ногах), чтобы есть, пить и ходить по музыке (воровать)! — возразил ему Паучиха.

— Правильно сказано! — продолжал Чистюлька. — Ни один из нас не продаст даба, а если кто попробует, я возьму его с собой туда, куда сам иду…

— У него что ни слово, то и дело! — вскричал Шелковинка.

Даже люди, менее всего расположенные сочувствовать этому удивительному миру, могут представить себе состояние духа Жака Коллена, который, проведя пять долгих ночных часов у трупа своего кумира, узнал теперь о близкой смерти товарища по цепи, корсиканца Теодора. Но если для того, чтобы увидеть юношу, требовалась необычайная изобретательность, то для того, чтобы спасти его, нужно было сотворить чудо! А он уже думал об этом.