Блеск минувших дней

По моему предложению мы продолжали торговать перьями для письма и очками. Мне казалось, что их уместно продавать вместе с книгами. Мылом мы торговать не стали, и я отнес целую коробку из оставшихся запасов матери. Зато мы нашли поставщика хороших свечей и прибавили их к товарам в лавке. Теперь, когда помещение расширилось, можно было поэффектнее выставить отдельные книжные листы и кожаные переплеты, в которые их можно переплести. У нас было много и готовых, переплетенных книг для тех, кто торопится (гости Серессы часто спешили) или кого цвет кожи волновал меньше, чем слова внутри.

В порту возле арсенала нанятый мною мальчик раздавал листки со сведениями о нашей лавке купцам, чьи корабли направлялись через море в честолюбивую Дубраву или плыли вдоль побережья. За пределами лагуны имелись рынки для продажи наших книг, и ни один город в мире не был расположен лучше, чтобы их обслуживать, чем Сересса, куда прибывали корабли со всего света.

Я устроил Джила у двух братьев, которые держали конюшню за пределами города со стороны материка, и три-четыре раза в неделю ходил туда пешком, чтобы выезжать коня, даже зимой.

Некоторое время – не слишком долго – я жил вместе с матерью, отцом и сестрой, потом нашел квартиру на верхнем этаже трехэтажного дома неподалеку от лавки и впервые в жизни стал жить один.

После Бискио я был обеспеченным человеком: у меня остались деньги от покупки доли в книжном деле, и мы неплохо зарабатывали. Может быть, имея книжную лавку в Серессе, сильно не разбогатеешь, но если умело ведешь дела (и в дополнение к этому переплетаешь книги), то с голоду не умрешь. Ну разве что все вокруг будут голодать. Я уже начал подумывать о том, чтобы вложить деньги в путешествие торгового судна. В конце концов, я же был гражданином Серессы.

Я приобрел маленькую картину Вьеро Виллани, изображавшую Джада-Воина на фоне неба над Родиасом, и повесил ее в своей квартире на стену рядом с креслом, где читал по вечерам при свете одной из свечей, которыми мы торговали. Так я чувствовал, что чего-то добился в этом мире, раз владею произведением искусства. Ел я обычно в одном из двух заведений на моей улице. В первом подавали свинину во всех видах, во втором – восточные блюда. В Серессе можно найти много всего, в том числе – самую разнообразную пищу. Я разыскивал друзей детства. Оказалось, что некоторые из них мне по-прежнему симпатичны, а некоторым до сих пор симпатичен я. Мы беседовали о политике и торговле; все в Серессе об этом говорили.

Я был вполне счастлив. Ближе к кварталу художников (более буйному, более интересному) находились таверны, где подавали не очень дорогие вина или эль, для постоянных посетителей – неразбавленные, и где одна-две девушки были со мной милы.

Раз в неделю я обедал дома. Матери помогала все та же кухарка, что и в мои детские годы до того, как я уехал в Авенью. Казалось, это было так давно.

В тот первый год одним из весенних вечеров, когда я обедал дома, отец сообщил мне с гордостью, что получил заказ на пошив мантии для брата временно назначенного герцога. Возможно, сказал он, если заказчик останется доволен, его даже попросят сшить что-нибудь для самого Риччи.

Портные ходили к своим клиентам на дом; наиболее известных приглашали в самые богатые палаццо Серессы. Возникали личные отношения, по этой причине профессия отца считалась занятием респектабельным.

– О чем вы говорили? – спросил я.

Отец улыбнулся, погладил бороду.

– В том числе и о тебе, – ответил он.

Вот почему я не очень удивился, когда несколько дней спустя получил приглашение посетить герцога Риччи. Я уже тогда знал обычаи своего города.

Удивление пришло в ночь накануне визита во дворец, когда я чуть не наткнулся на человека, вооруженного мечом, который искал меня.

В конце дня, закрыв лавку, я направился в квартал художников. Я редко бывал в этом отдаленном районе. Немногие туда ходили без особой необходимости. Эта часть Серессы была еще и кварталом красильщиков кож, и вонь там стояла ужасная. Конечно, художники селились в этом квартале, потому что жилье там стоило недорого по меркам нашего дорогого города.

На полпути между нашей лавкой и этим кварталом, немного в стороне от Большого Канала, располагались несколько таверн и борделей, которые мне нравились. Я прошел по выгнутому мостику прямо перед ними и миновал бочку, принадлежавшую молодому слепому – бывшему моряку, – он каждый день просил тут милостыню. Слепой к этому времени уже ушел туда, где обычно ужинал и ночевал, но, надо сказать, он собирал приличные деньги, сидя на своей бочке. Он рассказывал интересные истории, был замечательным сплетником, узнавал людей по голосам и даже по походке. Его звали Пеполо. Я часто беседовал с ним, а потом давал несколько монет.

Одного он никогда не рассказывал: почему его ослепили. Почти наверняка это сделали за какой-то очень серьезный проступок в открытом море; лишением зрения наказывали только за тяжкие преступления. У меня не было желания спрашивать или судить его. Я и сам убивал людей.