Блеск минувших дней

Более того, делались новые ставки – и делали их люди Фолько, – на то, что конь района Сокол финиширует в первой тройке, но не станет победителем.

Такое пари называлось «триана». Ставки на то, что конь района Сокол победит в скачке, были тридцать пять к одному, и это показывало, каким невероятным считали такой исход. На триану ставки были всего лишь семь к одному. Что-то странное происходило во время этих скачек. Кони сталкивались друг с другом, налетали на деревянные стенки, возведенные на площади. Какой-то район мог оказаться третьим, если наезднику хотя бы удастся выжить в этом хаосе. Ни славы, ни парада – но люди, поставившие деньги на того, кто придет третьим, были счастливы. Я узнал, что можно держать пари на то, наездник какого района упадет первым, или сколько всего их упадет, и даже – погибнет ли кто-то из них. Люди ставили деньги на последний вариант против наездника того района, который они больше всего ненавидели.

Очевидно, такова была традиция.

Мы вышли сразу после полудня, в ветреный, солнечный день, и разошлись в разные концы города. Я делал ставки и собирал клочки бумаги в их подтверждение весь день. Маленькие суммы, один или два сераля, пять (не такая уж маленькая сумма) – пару раз у более крупного прилавка или в лавке. Мы ставили на триану, но Теобальдо решил, что каждая пятая ставка, сделанная каждым из нас, должна быть на победу района Сокол.

Фолько этого не делал, и я гадал почему, а потом спросил об этом Монтиколу перед тем, как уйти.

Герцог поднял на меня взгляд. Он стоял у стола, изучая листы бумаги, сплошь исписанные цифрами.

– Дочь Ариманно Риполи из Мачеры не станет участвовать в скачках, чтобы прийти третьей. Она делает это для Фолько, но и для себя тоже. Это, может, и неестественно, но… что-то такое в ней есть, иначе она бы никогда на это не пошла. Возможно, нам ее не понять, но это не помешает мне заработать состояние на Адрии Риполи. И при ставке тридцать пять к одному я могу это сделать. А наш осторожный друг Фолько не заработает.

Именно этот последний довод, понял я, пока ходил по улицам, руководил им. Он сможет. А Фолько не сможет.

Я гадал, не в первый раз, какая история скрывается за этим, за слухами. Многие наемники, да все они, могли сражаться на противоположных сторонах, а потом оказаться на одной во время следующей кампании. Так велись войны в Батиаре. Но только не эти двое. Как ненависть к другому человеку начинает так много определять в твоей жизни?

Я весь день думал об этом и об Адрии, пока ходил по Бискио, а солнце то пряталось в облаках, то снова появлялось, пока не закатилось и не начали зажигаться лампы, и фонари, и факелы в кронштейнах на стенах. В какой-то момент я понял, что знаю – или мне это только показалось – что-то такое, чего не знает Теобальдо Монтикола.

Возможно, я был слишком уверен в себе, возможно, немного безрассуден, но у последних четырех больших прилавков, где принимали ставки, я поставил двадцать сералей моих собственных денег, по пять у каждого прилавка, из кошелька, висящего у меня на шее, на то, что Адрия из Мачеры придет к финишу в первой тройке на скачке в Бискио завтра утром. Пари «триана». Не на победителя.

«Если когда-нибудь станет известно, кто я такая, я больше не смогу ничем таким заниматься» – так она мне сказала, вот что я знал.

Каждый из четырех мужчин, сидевших за столами и принимавших мою собственную ставку, пристально и внимательно на меня посмотрели. Я был молод, но ставил значительную сумму в пять сералей, не говоря уже о том, что делал такую глупую ставку. Двое сказали это почти одинаковыми словами, один с ухмылкой, второй серьезно:

– Она не станет трахаться с тобой только за то, что ты на нее поставил. Она даже никогда не узнает твоего имени.

Это была правда, она не знала моего имени, и это все еще меня беспокоило.

Ребячеством было даже думать об таком, ведь у меня имелись проблемы посерьезнее.

Первая их них заключалась в том, что я становился – сейчас, сегодня – на сторону Волка Ремиджио. Все, что я делал, имело целью обеспечить его триумф над Фолько – и Адрией. Я сделал выбор, когда увидел ее в святилище и сообщил об этом Монтиколе. Это было мое собственное решение, не неизбежность, к которой меня принуждала жизнь. Колесо Фортуны, конечно, вращается, но и ты действуешь или не действуешь – в зависимости от того, куда оно тебя несет.

Благодаря своим поступкам я получил предложение поехать в Ремиджио, служить там во дворце. У меня есть один день на решение. День! При том, что я все еще хранил воспоминание о лестничной клетке в Милазии, о руке, обнявшей мою шею, шутку в темноте насчет поцелуя без яда. И воспоминание о другой ночи там, об убийстве человека в его постели, о том, как я шепнул ему имя своего друга, чтобы тот, кого я собирался заколоть кинжалом, знал, почему он умирает. Это было откровенное убийство. Выбор, который мы делаем. Личность, которой мы становимся.