Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура

По заключению Киреевского, без такого “внутреннего” и направленного к святости просвещения, должного обнять собою и пронизать плоды “внешнего”, невозможно преодолеть тяжкие последствия первородного греха и замедлить нигилистический ход истории. И возникающая здесь духовная борьба касается всякой личности (независимо от ее вменяемости), вносящей любой мыслью, чувством, движением воли невидимый вклад в то или иное развитие событий. “Каждая нравственная победа в тайне одной христианской души, – отмечал Киреевский в подготовительных материалах по курсу философии, – есть уже духовное торжество для всего христианского мира. Каждая сила духовная, создавшаяся внутри одного человека, невидимо влечет к себе и подвигает силы всего нравственного мира”. Киреевский как бы предвосхищает ход мысли Достоевского о неизбежной вовлеченности человека в круговую поруку добра и зла, когда от его свободного выбора и принимаемых решений чаша весов склоняется в одну или другую сторону. При этом надо хорошо помнить, полагал писатель, что “силен может быть один человек”, что в его мыслях и поступках “бесчисленное множество скрытых от нас разветвлений” и что “все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом конце мира отдается”.

Идеи Киреевского о путях развития христианского мировоззрения не только “соприкасаются” (в силу общих корней и православных традиций “верующего разума”) с логикой Достоевского, но “отдаются” в построениях В.С. Соловьева и П.А. Флоренского, С.Н. Булгакова и Б.П. Вышеславцева, И.А. Ильина и В.В. Зеньковского и других отечественных мыслителей, а также соотносятся им с мыслью Паскаля, занимающей важное место в формировании “новых начал” для философии.

В статье “Сочинения Паскаля, изданные Кузеном”, И.В. Киреевский отдает дань трудам последнего, восстановившего искаженный иезуитами текст “Мыслей”. Теперь, пишет он, еще яснее и отчетливее обнаруживается “направление ума этого великого мыслителя, проникнутого глубоким скептицизмом в отношении к разуму и глубокою уверенностью в религии”.

Вместе с тем, Киреевский относит Кузена к числу эклектиков, которые считают возможным отчасти принять чуждую систему мысли, а отчасти приложить к ней иные мнения. Провозглашая при этом безусловную необходимость законов разума, они выдают за выводы разума соображения своего собственного рассудка. В частности, критическое восприятие Паскалем рационалистической философии Кузен рассматривает как янсенистскую односторонность, обусловленную влиянием знаменитого Пор-Рояля и являющуюся отклонением от истин разума и католицизма.

На самом деле, подчеркивает Киреевский, мысль Паскаля отличалась строгой, крепкой, острой и железной логикой, а ученый и добросовестные мужи Пор-Рояля, если и уклонялись в одностороннее понимание истины, то только потому, что Западная Церковь сама уклонялась в противоположную сторону в своем учении о чистилище, индульгенциях и т. п.

И далее с помощью речи В. Гюго, произнесенной по случаю принятия в Академию Сент-Бева, автора многотомной и знаменитой книги о Пор-Рояле, Киреевский раскрывает близкие ему умонастроения “семьи отшельников”, которые на фоне культурного многоцветья, среди гонений и почтений, ненависти и восторгов употребляли все силы ума на возвеличивание веры, на укрепление внутренних и внешних уз церкви “большею нравственностью”. Он выделяет “искреннее христианское мышление” поселенцев Пор-Рояля, их стремление не декларативно, а реально соединить религию и мирскую жизнь, “создать высокое мещанство, христиан образованных, основать церковь образцовую посреди церкви, народ образцовый посреди народа”. И для достижения таких целей они считали необходимым эффективно усвоить самую неизбежную для разума и самую существенную для веры, но трудно постижимую в поствозрожденческую эпоху “истину о слабости человека вследствие первородного греха, истину о необходимости Бога искупителя, – истину Христа”. Сюда направлялись все их усилия, как будто они предчувствовали всю опасность, вытекавшую в будущем из всеобщего антропоцентрического самомнения и самоутверждения.

В то время как Людовик XIV покорял Европу, а Версаль удивлял Париж, двор рукоплескал Расину, а город – Мольеру, среди блеска праздников и грома побед находились рядом уединенные мыслители, искавшие в Священном Писании несомненных доказательств божественности Иисуса Христа, а в мироздании – бесконечного прославления Творца. Труд этих искренних и возвышенных умов стал своеобразным светильником, показывавшим, что “вера здорова для разума. Не довольно думать, надобно верить. Из веры и убеждения исходят святые подвиги в сфере нравственной и великие мысли в сфере поэзии”.