Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура

По убеждению Розанова, именно разнообразное XVII столетие, напротив, занимает центральное и синтетическое место в новой истории, соединяя веру и скептицизм, религиозный экстаз и строгую механику, невозможные мечты об общественном переустройстве и сухую юриспруденцию, теории политической свободы и абсолютистскую идеологию. Он подробно останавливается на деятельности Декарта, Спинозы, Лейбница, Мальбранша, отмечая, что ученые одновременно занимались изучением Священного Писания и сочинением богословских трактатов. Автор статьи о Паскале считает, что все девяносто пять томов весьма остроумных стихов и прозы Вольтера заключают в себе менее ума и человеческого достоинства, нежели один томик “Начал” Ньютона. Выделяя два события в современной культурной жизни (переводы “Рассуждений о методе” Декарта и “Этики” Спинозы), он сожалеет, что они не обратили на себя серьезного внимания критической литературы: “Мы не припомним в точности, чем именно была занята она в то время: неурядицею ли с билетами на финляндской дороге или каким крупным банковским воровством, только ни о том, ни о другом переводе не было сказано в ней ничего. Кроме нескольких лживых и обычно бездарных рецензий в двух – трех журналах, впрочем более интересовавшихся рассуждениями о любви или о чем-то таком одного маркиза…”.

Отмеченный пробел, пишет далее Розанов, восполняет журнал “Пантеон литературы”, ставящий целью издавать лучшие произведения мировой культуры, в которых полнокровно выражалась бы духовная жизнь человека. Безусловно замечательным событием стала публикация в журнале “Мыслей” Паскаля (в переводе П.Д. Первова), характерно представляющих удивительный XVII век. По мнению Розанова, переводчик должен “найти в душе своей родственное с настроением переводимого писателя, тонко понять особенности в складе его мысли и чувства и знать настолько глубоко родной язык, чтобы найти в нем все нужное для передачи понятого и прочувствованного на языке другого народа…”. Все эти свойства он и находит в переводе П.Д. Первова, автор которого более всего опасался в чем-нибудь нарушить верность подлиннику. Оборотную сторону этого достоинства Розанов видит в том, что в русском тексте местами появляется тяжелая речь, слишком длинные и не всегда хорошо построенные периоды, хотя и не затрудняющие чтение перевода. С его точки зрения более существенный недостаток заключается в другом – в том, что в качестве предисловия к “Мыслям” была выбрана статья Прево-Парадоля “Паскаль как моралист”, содержащая придуманные сравнения и искусственные антитезы “вырождающейся французской философии”. Розанов не знает, кому принадлежит этот выбор (самому ли переводчику или редакции журнала), однако считает серьезной ошибкой предпосылать Паскалю, одному из гениев нравственной философии в ее прошлом, размышления Прево-Парадоля, человека без “религии, без любви к чему-нибудь, холодного и риторичного”. Он формулирует принцип, согласно которому поясняющее приложение должно обязательно относиться к той же эпохе, что и само произведено. Ведь только тогда не нарушается единство психологического настроения, которое каждый читатель ищет вынести из прочитанной книги. И для Паскаля Розанов находит такой памятник в его биографии, написанной сестрой Жильбертой Перье и совершенно необходимой для полноценного восприятия его нравственной философии. Он глубоко убежден, что “Мысли” Паскаля невозможно понимать, не зная его жизни: “они – последний плод, который принесла эта жизнь, странные и глубокие слова, которые он не успел еще окончить, когда могильный холод уже навек закрыл его уста”. Когда же через тридцать лет незаконченные и “непонятные отрывки” были изданы, даже в таком виде они стали одним из величайших сокровищ французской и мировой литературы.