Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура

Столь настоятельная нужда в общении соотносится поэтом с невыносимым одиночеством (по свидетельству жены Эрнестины Федоровны, “вынужденное затворничество вызывало у него приступы ярости”) и ужасной тоской, которая, как указывалось выше, стала его привычным состоянием и второй натурой. По его собственному признанию, скитания из дома в дом, из салона всалон за новыми впечатлениями имели единственной целью “избежать во что бы то ни стало в течение восемнадцати часов из двадцати четырех всякой серьезной встречи с самим собой”. Бывать в свете, по утверждению жены, составляет для него не просто удовольствие, а “условие существования”. И каждое утро он вынужден распределять день так, чтобы ни на минуту не оставаться в одиноком покое, ибо “тотчас же является призрак…”.

Преследующий поэта призрак – это всеприсутствующая смерть, которая и является невидимым источником неиссякаемой тоски и делает каждый день его жизни днем приговоренного к казни. По Паскалю, иллюзорный выход из такого состояния дают не только “развлечение”, “деятельность”, но и изначальная человеческая устремленность к счастью. Невозможность насыщения этой бесконечной и всеобщей жажды счастья (все жалуются на свое положение – принцы, дворяне, ремесленники, больные, здоровые, старые, молодые) свидетельствует, по мнению автора “Мыслей”, не только о ее несовершенстве, но и о том, что у человека когда-то было подлинное благо соединенности с бесконечным и всеблагим Богом, которое не зависит ни от власти, ни от знания, ни от искомых удовольствий от обладания какой-либо тленной и преходящей частью (с-часть-е) бытия. В отсутствие же подлинного блага происходит безостановочное движение по следующей схеме: так как полное счастье невозможно в любых состояниях, наши желания устремляются к более счастливому положению, присоединяя к действительному состоянию удовольствия желаемого положения; достигая этих удовольствий, мы не становимся счастливее, ибо появляются новые желания, соответствующие новому положению…

И опять-таки Тютчеву была не только интеллектуально понятна, но и экзистенциально близка отмеченная логика Паскаля. “Я знаю, – писал он, – что это обычное безумие людей – стремиться к тому, чего у них нет”. Но такое безумие столь прочно укоренено в человеческом сердце, что отказаться, говоря словами Пушкина, от “счастья” ради “покоя и воли” оказывается нечеловечески трудно. Положительным примером здесь служила для Тютчева “истинная жизнь” В.А. Жуковского, чьи христианские воззрения, по его наблюдению, наиболее полно и результативно могли смягчить “мучительный страх перед бренностью бытия”. Скрытое противопоставление “счастья” и “религии” как двух глубинных и ведущих ценностей человека, по-разному управляют его свободой и поступками, сокрыто в письме Тютчева В.А. Жуковскому: “Не вы ли сказали где-то: в жизни много прекрасного и кроме счастия. В этом слое есть целая религия, целое откровение… Но ужасно, несказанно ужасно для бедного человеческого сердца отречься навсегда от счастия”.

Тютчев приходил к убеждению, выраженному в следующих стихах:

Когда на то нет Божьего согласья,
Как ни страдай он любя,
Душа, увы, не выстрадает счастья…

(“Когда на то нет Божьего согласья…”)

Тем не менее, “бедное человеческое сердце побеждало убеждение и направляло волю поэта к самолюбивым поискам счастья, оборачивающимся “убийственными заботами” среди “дольнего чада” и “буйной слепоты страстей”. И даже любовь оказывалась всего лишь навсего сном, мгновеньем, таящим к тому же смертельный яд (“О, как убийственно мы любим…”), неся с собой не свет и гармонию, а “взрывы страстей” и “слезы страстей”, превращалась в роковой поединок со своими победителями и побежденными, то есть подпадала под несокрушенное влияние “самовластия человеческого я”.

Русский поэт с болью переживал внутреннюю драму, сходную с той о которой писал французский философ. Мысль о принципиальной неистинности и несправедливости беспочвенных претензий самолюбия, словно вампир питающегося симпатиями других людей для собственного “счастья”, но неспособного на жертву и самоотдачу, много раз в различных вариациях повторяется на страницах главного произведения Паскаля. Нельзя думать, пишет он, будто мы достойны того, чтобы другие нас любили. Между тем, с этой наклонностью мы рождаемся, стало быть, рождаемся несправедливыми, ибо всякий печется лишь о себе.