Блистательные Бурбоны. Любовь, страсть, величие

– Надо же оставить им хоть хлеба краюху да добрую шлюху: и без того у них много чего отняли!

Столь философический подход к старинной пассии, без сомнения, обрадовал королеву, тем более что фаворитка обзывала Медичи в разговорах с королем «Ваша толстая баржа». Но Мария не могла радоваться малому, ибо, женщина с удивительно тяжелым характером, она постоянно умела найти повод для недовольства.

В это время она была матерью – кроме дофина – еще и нескольких дочерей, которые воспитывались Генрихом вместе с дочерьми маркизы от короля. Девочки доставляли ей мало хлопот, но юный Людовик, ребенок довольно строптивый и жестокий, был дважды выпорот отцом – раз за то, что, рассердившись на одного дворянина, он добился, дабы в него выстрелили из незаряженного пистолета, т. е. якобы убили, и второй раз – за то, что он размозжил голову воробью. Мария закатила мужу истерику:

– С вашими ублюдками вы бы так не поступили! – кричала она, выкатив глаза и побагровев.

– Что до моих ублюдков, – отвечал король, методично взмахивая розгой, – мой сын всегда сможет их высечь, ежели они начнут валять дурака. А вот его-то уже никто не выпорет.

И прекратив экзекуцию, добавил серьезно, глядя королеве в самые зрачки:

– Сударыня, молите Бога, чтобы я еще пожил. Если меня не станет, он будет дурно обращаться с вами.

Подобное предостережение было не простыми словами. Король чувствовал, что вокруг него постоянно крутятся какие-то подземные вихри, – позднее историки насчитают 18 неудачных покушений на его жизнь и 19‐е – удачное. Но это будет через несколько лет, пока же его противники пребывали в полосе неудач. Генрих же, понимая, что в этих случаях прежде всего надлежит отвечать на вопрос «Кому выгодно?» – и ясно видел, что и недавней любовнице, и вельможам, и собственной жене, которая вполне может стать регентшей при малолетнем принце, – всем его смерть выгодна. Всем, кроме государства.

Он тоже понемногу, как и супруга, становился мнительным – окружающие супругу всевозможные астрологи и провидцы, возраст и, прямо скажем, персты судьбы, – все вместе ввергало его в легкий мистицизм. Да и как быть спокойным, когда паром, на котором он переправлялся через Сену, начал почему-то вдруг тонуть (дело было в 1606 году). Карета, в которой были Генрих, Мария и его сын от герцогини Бофор, также шла ко дну. Придворные с берега прыгали в воду спасать короля. Его вынесли на берег, но он кинулся в реку – за женой и сыном. Спасли всех, королеву вытащил один дворянин, схватил ее за волосы, за что был награжден подарком и пенсией.

Маркиза де Верней была поставлена в известность о сем происшествии самим королем, который спросил ее:

– Что бы вы делали, сударыня, окажись вы в этот день на переправе?

В вопросе скрывался подвох, но Верней не отказалась от «баржи».

– Я бы стала кричать, Ваше величество, – ответила она скромно, приседая перед королем.

– Что же? – добродушно поинтересовался Генрих, купившись на ее почтительность.

– Я бы стала кричать: королева идет ко дну! – задорно ответила мать его детей, и глаза ее холодно-остро блеснули.

Последовало очередное охлаждение, а ведь Генрих даже не спросил, что бы она могла крикнуть по поводу его сына от Габриели. Он лишь покинул ее на время.

Когда в это время она изредка попадалась на глаза царственной четы, Мария смотрела на нее с чувством удовлетворенной мести, ибо ее проиграла самая сильная ее соперница (хотя та еще и не думала сдаваться, но все равно в глазах французской знати и европейских государей Людовик значил более, чем Генрих-Гастон), Генрих IV – грустно, ибо маркиза была его прошлым, забывать о котором он не хотел. Но он быстро утешался, ибо новые привязанности заставляли в это время уже трепетать его сердце.

К ним Медичи была более терпима и равнодушна, чем к маркизе, ибо уважала право монарха быть мужем всех хорошеньких женщин двора. Она была против лишь их возможного влияния. Чем же их больше, тем они незаметнее. Да, и если бы она начала ему устраивать частые сцены (от редких она по инерции все никак не могла отказаться), то супруг мог бы поставить ребром вопрос о ее дружбе с Кончини. Все же король не удержался и как-то бросил в сторону любимца жены:

– Умри я, этот человек погубит мое государство.

Пока же король был жив, придерживаясь молчаливого уговора – он не трогал чету Кончини, жена же не мешала разыгрывать ему при дворе роль престарелого фавна, не пропускающего ни одной юбки, если она обвивается вокруг неизвестных ему еще ножек. Этому не противодействовала и Верней, с которой Генрих опять помирился и которая придерживалась в отношении его однодневных пассий той же тактики, что и королева.

Однако данная тактика вооруженного нейтралитета королевы и маркизы в отношении куртуазных изысков короля рассыпалась прахом, когда на горизонте появилась Шарлотта Монморанси. Дочь коннетабля, представительница одного из богатейших и влиятельнейших родов королевства, удивительно красивая и обаятельная, она могла стать реальной угрозой для обеих женщин.