Блистательные годы. Гран-Канария

Роберт мгновенно побагровел.

– Ты все неправильно поняла, – выпалил он. – Мне нечего, совершенно нечего стыдиться.

– Она плохой человек, – сорвалось с ее дрожащих губ.

– Сьюзен!

Наступила тишина. Сьюзен пыталась справиться с эмоциями и наконец решительно и быстро отчеканила:

– Я не стану стоять в стороне и наблюдать, как над тобой издеваются. Для этого я слишком сильно тебя люблю. Мы поедем в Арукас. Поедем немедленно. И проведем там весь день.

В ответ на категоричность сестры в нем проснулось чувство собственного достоинства. Считая себя правым, испытывая горькое разочарование, он тем не менее ответил спокойно и гордо:

– Что ж, хорошо. Едем. Но скажу тебе прямо: я собираюсь поговорить с миссис Бэйнем, когда мы вернемся.

Он развернулся и зашагал по сходням, вскинув голову. Подавив вздох, Сьюзен двинулась следом, на лице ее застыло выражение тревоги и печали.

Харви не видел, как они ушли. Он сидел в своей каюте, угрюмо поедая фрукты, которые Траут принес ему на завтрак. Необыкновенно вкусные апельсины с тонкой кожурой из Тельде, плоды черимойи – свежие, только с рынка. Роскошная трапеза. Но ее омрачала горечь воспоминания о недавнем разговоре со Сьюзен. Лейт не хотел отвечать ей в таком тоне. По крайней мере, она желала ему добра, она достойный человек, прямой и честный. Злясь на себя, он встал и начал одеваться. Жизнь нанесла ему удар, и он, как оскалившийся пес, в отместку стремился нанести ответный удар с безотчетной, беспричинной жестокостью. Более того, старался ранить первым, пока ему снова не причинили боль. Это был всего лишь рефлекс измученной души, но Харви видел в нем только проявление собственной испорченности.

Он вздохнул и отвернулся от зеркала. Его лицо теперь не было бледным, кожа огрубела и приобрела коричневый оттенок, рука, которая только что держала бритву, больше не дрожала, взгляд снова стал ясным. Тело восстанавливалось быстро, но сердце заходилось в испепеляющем презрении. Он презирал самого себя.

В дверь каюты постучали, и, подняв голову, Харви замер в недоумении. Он предполагал, что остался один, что все пассажиры сошли на берег и оставили его в покое, которого он так настойчиво требовал.

– Войдите! – крикнул он.

Дверь с грохотом распахнулась, в каюту энергично влетел Джимми Коркоран, выпятив грудь, сияя радостью славного утра. Новенькая кепка сидела на его голове козырьком назад, а на шее красовался ослепительный галстук изумрудного цвета.

Харви уставился на визитера, затем медленно спросил:

– С каких это пор, постучав, ты ждешь разрешения войти?

– Подумал, а вдруг ты в дезабилье, – ответил Джимми, улыбаясь до ушей.

– И это бы тебя смутило?

– Верь моему слову, меня такое не заботит ни капельки. Но мог смутиться ты. Ты ж у нас такой нравный чертяка.

Харви отвернулся и начал уверенными движениями расчесывать волосы.

– И тебе не противна моя физиономия? – спросил он странным тоном. – Кажется, я едва ли был, ну, вежлив с тобой, с тех пор как мы отправились в это очаровательное путешествие.

– К черту вежливость! – со смаком прогремел Джимми. – Чесслово, терпеть ненавижу слишком вежливых. В жизни не любил церемоний. Мне больше по душе, когда парняга называет меня дураком в лицо и дружески хлопает по спине. Вот так. – В качестве иллюстрации шлепнув Харви по плечу тяжеленной лапой, он протиснулся к зеркалу, окинул свое отражение влюбленным взглядом, поправил чудовищный галстук, пригладил напомаженные волосы и послал себе воздушный поцелуй. А потом пропел:

Арчи, Арчи в город вернулся,
Дамы ликуют, кавалеры ревнуют.

– Я смотрю, этим утром ты от себя в восторге.

– А то! Я от себя в восторге. И почему бы нет, между нами говоря? Я единственный, кто отправил Смайлера Буржа за канаты. И ради любви сделаю это снова в следующий День святого Патрика. Не знаешь, что ли, я самый ладный мужчина из всех, родившихся в Клонтарфе. Так говаривала моя старушка-мать. Сердце льва и красота фавна, как пишет Платон. А этим утром я на таком подъеме, что мне сам папа римский не брат. – И запел снова:

Он у нас сердцеед,
Слаще всяких конфет.
И дамы, завидев его,
Так бы и съели всего.

Затем, развернувшись, заявил:

– Мы все навострились на пляж. Сегодня мы с тобой сойдем на берег.

Харви окинул его задумчивым взглядом:

– Значит, мы сойдем на берег, Джимми?

– Точно, сойдем, – подтвердил тот, подчеркнув уверенность ударом кулака о ладонь. – Двинем в бухту Кантерас. Я только что поболтал с капитаном. Пляж там – ни дать ни взять позолоченный имбирный пряник. Можно побултыхаться в море и перекусить в забегаловке. Я тебе говорю, там такой желтый песок, что ты ошалеешь от счастья.

Представив, как он ошалевает от счастья на пляже с желтым песком – то еще зрелище! – Харви едва заметно улыбнулся. Но неожиданно для самого себя сказал:

– Хорошо! Давай поедем туда, Джимми.

Изрядно пострадавшее в боях лицо Коркорана расплылось в улыбке.