Блистательные годы. Гран-Канария

– Отныне можете на меня рассчитывать, мой друг. Я не англичанин и не аристократ, как ее милость, но поболтаю с вами в любое время, когда только захотите. Да, сэр. Пожалуй, я вам так скажу: если я могу что-то для вас сделать – что угодно, – считайте это уже сделанным. – Он бросил быстрый взгляд на Элиссу. – Поверьте, если мы не можем помочь друг другу из христианского милосердия…

Харви одеревенел в своем кресле. Он, потерявший всё, вынужден иметь дело с этим гнусным пустомелей… Невыносимо. Он поднялся с нервным ожесточением, внезапно осознав, что все на него таращатся. Лишь Мэри, казалось, не смотрела на него, по-прежнему устремив взгляд на море.

– Вы мне льстите, – сказал он Трантеру зловещим тоном. – На самом деле я не заслуживаю вашего внимания.

– Вовсе нет, друг мой, вовсе нет. Право, я думаю…

– Заткнитесь! – прошипел Харви. – Прекратите эти завывания.

Трантер, разгоряченный чаем и собственным мужественным состраданием, нелепо сник.

– Ну что вы, – произнес он, заикаясь. – Ну что вы, я просто хотел выразить сочувствие как слуга Божий.

– Божий! – произнес Харви тихим голосом, отравленным горечью. – Странный у вас, должно быть, Бог, если позволяет вам проповедовать от его имени. – Наклонив голову, он прошел мимо компании и двинулся к трапу.

В этот момент из штурманской рубки вышел Рентон. Он не обратил на пассажиров никакого внимания, явно поглощенный своими мыслями, чуть ли не озадаченный. В руке он держал радиограмму.

Естественно, Элисса была первой, кто сообразил, что у капитана могут быть интересные новости, и воскликнула в своей томной манере:

– Капитан, неужели вы получили сообщение, которое избавит меня от скуки?

Рентон поднял глаза от тонкого белого листка и заметил присутствующих.

– Ничего особенного, – ответил он, стараясь придать голосу уверенность и легкость. – Извините, если я вас разочаровал. Совершенного ничего особенного.

Дальше Харви слушать не стал. Он уже ступил на трап. Спустился, преследуемый странным чувством потерянности и бестелесности, вошел в каюту и снова погрузился в одиночество.

Глава 9

В субботу утром они подплыли к безветренному берегу у Лас-Пальмаса. Проскользнув вместе с рассветом в спящую гавань мимо тихих судов, на мачтах которых все еще слабо помаргивали фонари, «Ореола» прислонила к молу свой покрытый соленой коркой бок.

Харви проснулся через три часа, разбуженный лязганьем люка в носовой части судна. Впервые за много ночей он хорошо выспался и теперь лежал, полностью расслабленный, наблюдая, как сияющий солнечный луч озаряет белые переборки его каюты. Он ощущал непривычную легкость в теле, а голова была занята единственной недоверчивой мыслью: как странно чувствовать себя отдохнувшим. Странным было и ощущение твердой койки под ним, словно переставшей парить в нереальности, как это было последние несколько дней. И когда до его ушей донесся отдаленный звон колоколов на суше, он внезапно понял, что судно вошло в порт. Движимый непонятным возбуждением, он встал, надел халат и вышел на палубу.

Переливающаяся через край свежесть утра пала на него, как роса. Синее небо, прозрачный разреженный воздух, ослепительное солнце над горами, которое рассыпало по морю блестки, похожие на сверкающую чешую. Бухта, окаймленная оборкой пены, а за ней город, поднимающийся разноцветными ярусами по желтым холмам. Город дышал теплом и изобилием; пятна красного, зеленого, сияющего белого расплескались по нему в яркой тропической красоте. А над бухтой и городом, в отдалении, как триумфатор на фоне ближайших зубчатых вершин, возвышался горный пик, осененный прячущейся в молочных облаках шапкой снега, – словно ускользающий загадочный мираж, парящий между небом и землей.

В странном изумлении Харви застыл, устремив на него взгляд. Великолепное видение притягивало его с какой-то высшей силой, и он ощутил резкий укол внутри. Что причинило ему боль – скрытый смысл или красота этого зрелища? Околдованный, он затаил дыхание; невозможно было ни смотреть на эту величественную гору, ни отвести глаза.

Сделав над собой усилие, он порывисто отвернулся, подошел к борту и окинул взглядом желтый пропыленный мол, который теперь ожил, – здесь кто-то вяло копошился. На пропеченных солнцем камнях около двадцати босоногих поденщиков в ситцевых штанах, живописно демонстрируя безразличие, разгружали мешки с мукой. Они не торопились. Разговаривали, курили, плевались, просто стояли, время от времени возлагали руки на мешки, словно меньше всего на свете желали завершить разгрузку. Один из них, одетый в застиранную охряную рубаху, напевал пронзительным голосом плясовую мелодию, звучавшую раздражающе приторно. Харви против своей воли прислушался.

El amor es dulce,
Y el que lo desprecia un loco.

Хотя он плохо знал испанский, смысл слов был ясен: любовь сладка, а тот, кто презирает ее, глупец.