Блистательные годы. Гран-Канария

– Я не питаю интереса к голодающим в трущобах, – откликнулся он с горьким сарказмом. – По крайней мере, до тех пор, пока они действительно не умирают от голода. Человеческая раса от их гибели только выиграет. Она в ней нуждается. Вы, конечно, знаете, что я придерживаюсь принципа «уничтожай всех». Три невинных существа были стерты с лица земли, прежде чем я взошел на борт. Отличное начало!

Она бросила на собеседника смятенный взгляд. Ее тянуло к этому человеку, она жалела его, инстинктивно чувствовала его боль. И его лицо… у нее перехватило дыхание, оттого что оно напомнило ей профиль измученного Спасителя на увиденной когда-то картине и сходство было потрясающим. Она должна что-то сказать!

– Ее муж, сэр Майкл Филдинг, – продолжила Сьюзен наобум, – ужасно богат. Плантации на островах. Наверное, для него это всего лишь побочный бизнес. Мы слышали разговоры об этом, когда наводили справки. У него прекрасная репутация. И конечно, имя – оно историческое! Думаю, он немного старше жены. А до замужества у леди Филдинг была фамилия Мейнуэринг – эта семья всегда имела отношение к морю. По крайней мере, мне так сказали. Немного странно, что она поехала без мужа. Интересно почему?

– Спросите у нее самой, – ответил Харви грубо. – Я не люблю сплетни, даже пикантные.

Сьюзен недоуменно уставилась на него, внезапно в ее глазах мелькнула растерянность.

– Простите, – произнесла она тихо. – Да, мне не следовало так говорить. Простите.

Колокол медленно пробил восемь раз, потом слабо протрубил горн, приглашая к чаепитию. Траут умел варьировать громкость сигнала в зависимости от значимости трапезы. И в этот момент Мэри Филдинг проснулась.

Сьюзен взяла сумку с рукоделием, встала и вполголоса обратилась к Лейту, спокойно глядя на него:

– Если вы сейчас пойдете вниз, я буду рада налить вам чая. Он крепок, корабельный чай. Чернеет, если дать ему постоять.

Откинув голову на спинку кресла и отвернувшись в другую сторону, он притворился, что не слышит. Жестокая агония вернулась. Он не желал чая, черного чая, приправленного тем молоком человеческой доброты, которое лилось через край из теплых глаз этой женщины. Он так и не повернулся к ней, и спустя минуту она молча ушла.

А он остался с любопытством и беспокойством ждать, когда уйдет и другая. Раздраженно ждать, когда она отправится пить черный и горький чай.

Но она никуда не пошла. Вместо этого на палубе появился Траут с подносом, красиво уставленным корабельным фарфором в розовых розах. Кроме того, на подносе лежали свежие булочки, тонко нарезанный лимон и серебряная коробочка с гравировкой.

А потом Мэри Филдинг заговорила, словно обращаясь к окружающему пространству:

– В такую погоду я всегда пью чай на палубе. Солнце… благодаря ему все кажется вкуснее. А теперь скажите: будете пить чай здесь? Можете отказаться, если не хотите.

Ее голос звучал легко, чарующе, и Харви почувствовал себя угрюмым, безобразным и неотесанным. Ему отчаянно захотелось встать и уйти, отвергнув приглашение ожесточенным взмахом руки, но, прежде чем он успел это сделать, вернулся проклятый Траут, почти благоговейно поставил на поднос еще одну чашку и удалился на цыпочках с видом человека, принявшего причастие.

– Мне нравится морской волк Траут[35], – мягко сообщила леди Филдинг через мгновение. – Он женат на горничной. У них шестеро детей, все остались дома. Только представьте, как бы им было весело, если бы они могли все вместе отправиться в круиз. Когда-нибудь я попрошу Майкла, чтобы он позволил мне это организовать.

Перед внутренним взором Харви возникло раздражающее видение: «Ореола», бороздящая далекие моря с шестерыми отпрысками стюарда на борту. Вдруг он осознал, что собеседница протягивает ему чашку чая. Он машинально принял ее, угрюмо отметив, что пальцы по-прежнему дрожат, отчего тонкая ложечка стучит о блюдце.

Мэри прочла его мысли.

– Временами у меня устрашающе дрожат руки, – сказала она. – Скажем, в Бакдене, когда я разливаю чай. Иногда мы устраиваем торжественные чаепития. Майкл их обожает. А я чувствую себя больной.

Лейт молчал. Эта леди приводила его в замешательство. Он взглянул на хрупкие пальцы, на тоненькие голубые жилки под гладкой белой кожей, на золотой ободок обручального кольца, которое было слишком велико и отчего-то смотрелось гротескно на маленькой, детской руке, и представил, как эта ручка с изящным запястьем держит массивный георгианский чайник, слегка дрожа от его тяжести.

– Вы не знаете, – продолжила она, – как чудесно сбежать от всего. Что-то давит на вас все сильнее и сильнее, ваш нос словно прижат к оконному стеклу. А потом возникает мысль: «Я должна, о да, должна сбежать… как можно дальше отсюда». Вам когда-нибудь этого хотелось?

Харви инстинктивно вернулся к сарказму.

– Да, – откликнулся он. – Но часто безуспешно.

Она бесхитростно улыбнулась одними глазами:

– Вы совершенно правы. Я говорю глупости. Не могу выразить, что имею в виду. Я знаю не слишком много. Но это солнце, – она вздохнула, – делает все прекрасным в моих глазах. Выпейте еще чая. Это «Твайнингс». Чувствуете привкус апельсина?