Блистательные годы. Гран-Канария

– Разве вы не видите, – откликнулся Роберт, сияя, – что я счастлив? Спасение влечет за собой счастье – сегодня и в грядущем. Это очевидно… несомненно. Если бы вы только смогли это увидеть! О, как я хотел бы вас убедить, мэм!

Неприступная, защищенная собственной леностью, она спросила:

– Вы имеете в виду, что на самом деле хотите… спасти меня?

У нее возник смутный порыв в насмешку использовать другой глагол, но она сдержалась.

– Моя миссия – вести людей к спасению! – воскликнул он, и в напыщенной фразе прозвенела странная искренность. Он наклонился к Элиссе, впившись в нее влажным, жарким взглядом. – Неужели вы не попытаетесь, миссис Бэйнем? Неужели не попытаетесь прийти к Богу? Вы слишком хороши, чтобы стать заблудшей душой. Придите! Придите! О, позвольте мне помочь вам!

Она сидела неподвижно, пытаясь подавить приступ затаенного презрительного веселья, переполнившего ее внезапно и неодолимо. А потом разразилась безудержным смехом, сквозь который, словно трубный глас осуждения, прорвался громкий призыв судового горна. То был сигнал к обеду.

Наконец Элисса повернулась к Роберту.

– Мне пришло в голову, – сообщила она, запинаясь, – что вы не… вы так и не приняли эту свою вытяжку из печени.

Глава 8

Вечером того же дня, когда колокол пробил семь раз, Харви Лейт покинул каюту впервые с тех пор, как «Ореола» вышла в открытое море. Он остановился в проходе, ослепленный солнечным светом, от которого отвыкли глаза, и охваченный странным чувством отверженности, отстраненности от мира. В этом безжалостном свете лицо Лейта выдавало всю глубину его страдания. Щеки ввалились, однако, несмотря на слабость, он чувствовал себя лучше – несравнимо лучше. Траут побрил его, помог надеть невзрачный серый костюм и теперь наблюдал за ним из дверного проема каюты с тихой гордостью творца. Маленький стюард усердно опекал Харви все эти три дня, а еще частенько захаживал Коркоран, чтобы помучить его добродушными философскими рассуждениями.

Нельзя сказать, что Харви не испытывал благодарности к этим добрым людям, но, несмотря на все их старания, он чувствовал себя чужим на корабле. Впрочем, это совпадало с его желанием. Придерживаясь за перила, он поднялся к мостиковой палубе. С левой стороны, бесформенная, как мешок с мукой, сидела мамаша Хемингуэй, завернувшись в плед и положив на колени жирные, украшенные кольцами руки, похожие на куски сливочного масла. В этот момент она не курила и не совала в рот еду – просто сидела, ничего не делая. Но стоило ей увидеть Лейта, как в ее глазках-бусинках вспыхнуло живое злобное пламя.

– Ну надо же! – воскликнула она. – А это, кажись, наш чудик. Санта-Мария, эк вас перекорежило, ну и ну. У меня с перепугу аж поджилки затряслись.

Харви бросил взгляд на ее пухлые щеки, покрытые такими яркими красными пятнами, что, казалось, из них сочится кровь.

– Я должен извиниться? – холодно поинтересовался он.

– Да ну вас! – воскликнула она дружелюбным тоном. – Ну прикладываетесь вы к бутылке – мне с этого ни холодно ни жарко. Carajo, нет, сэр. А уж если соскочить pronto[33] – это прям пекло. Что вам нужно, так это капля «негритянской крови» – то есть стаут с портвейном. Забористое пойло. – Она подмигнула. – Скажите только словечко, и я мигом спроворю.

– Нет, спасибо, – безучастно ответил Харви и повернулся, чтобы уйти.

– Куда собрались, не уходите! – воскликнула она словоохотливо. – Садитесь, давайте подружимся. У меня язык чешется с вами попарлекать[34]. Тут только этот чертов старый сноб ошивается, не с кем и словом перекинуться. А ему будто палку в задницу воткнули, божечки. «Вы охотитесь?» – он меня давеча спрашивает, ага-ага, думал сбить с меня спесь. А я ему: «Да я не отличу лошадь от свиной ляжки, но будете надо мной потешаться, уж я вам устрою охоту, шкуру с вас спущу». – Она в негодовании качнула серьгами, но тут же улыбнулась. – Ты-то другой. Взбунтовался против всех, задиристый, как я сама. Этим ты мне и нравишься. Чтоб мне ослепнуть, если я тебе не сочувствую. – Она хитро прищурила глаз. – Загляни ко мне, когда приплывем в Санту. Перекусим, в немецкий вист перекинемся. Калле-де-ла-Туна, сто шестнадцать. Запиши себе.

– Ваша доброта поразительна. Но сомневаюсь, что смогу прийти.

– Как знать, кому где подфартит, петушок. – Она всмотрелась в него. – И раз уж мы тут болтаем, скажи, чего там мухлюет твой кореш Коркоран? Аж наизнанку выворачивается, всем зубы заговаривает. А я его запросто облапошила в рамми, вытянула из него мелкую монету. Он-то чего поперся в Санту? Никак не могу его раскусить.

Харви покачал головой.

– Не имею ни малейшего понятия, – холодно бросил он и, прежде чем мамаша Хемингуэй успела сказать хоть слово, поспешил отойти на расстояние, с которого не мог ее больше услышать.

В поисках уединения он обошел судно и выбрался на правый борт. Большинство кресел пустовало, лишь в двух кто-то расположился. Харви было все равно. Почувствовав внезапную слабость, он присел.