Блистательные годы. Гран-Канария

Она тотчас покраснела, ощутив с новой силой его власть над ней: он легко мог причинить ей смертельную боль. А еще мгновенно осознала тот факт, что они расстаются, что она никогда его больше не увидит. До сих пор она не отдавала себе в том отчета, и сейчас эта мысль поразила ее внезапным страхом.

– Может быть, теперь вы позволите мне пройти, – устало уронил он, – или напоследок споем псалом?

– Погодите! – воскликнула она. – Не уходите пока. Не уходите. – И, безотчетно желая во что бы то ни стало удержать его, протянула руку и схватила его за рукав.

От ощущения тепла его руки под тонкой тканью по ее телу прошла волна дрожи и бесстыдно влилась в ее кровь.

– Пообещайте мне, пожалуйста… Вы пообещаете мне кое-что, прежде чем я уйду? – Она с трудом подбирала слова, едва осознавая, что делает.

– С чего бы мне обещать? У меня нет перед вами никаких обязательств.

– Не мне, – выдохнула она, – а самому себе. О, я не думаю ни о ком, кроме вас.

Он пристально посмотрел в запрокинутое непримечательное лицо, искаженное волнением.

– Мне больно видеть, – неистово продолжила она, – как вы пренебрегаете собой. Сегодня вы ни разу не пришли поесть. Вы голодаете. О, вы не заботитесь о себе. – Она умолкла, глаза ее влажно блестели, затем, заново набравшись храбрости, заговорила безудержно, умоляюще: – Знаю, что выставляю себя дурой. Но мне все равно. Знаю, вы меня ненавидите. Но это меня не остановит. В вас есть нечто такое, отчего я горю желанием помочь вам. Я доверяю вам во всем. Знаю, вы способны на великие дела. И вы так много страдали! Я не хочу, чтобы вы страдали и дальше. Не хочу, говорю вам. Мне невыносима мысль, что вы будете страдать. Невыносима. О, прошу вас, прошу, скажите, что позаботитесь о себе. Скажите мне это, и я… я уйду счастливой.

Ее дрожащие пальцы соскользнули с рукава, и она конвульсивно прижала их к ладони Харви.

– Не делайте этого! – выкрикнул он в тот же миг, отпрянув, словно его ужалили.

– Я знаю, знаю! – воскликнула она, уколотая ревностью. – Знаю, вы любите ее. Не думайте, что я ничего не заметила. Но даже это меня не остановит. Она никогда не почувствует к вам того, что чувствую я. И вы видите, она ушла, точно так же, как уйду я. Но мои чувства останутся. Надолго, навсегда. Вы не сможете от них убежать. Не сможете, я вам говорю. Я буду молиться за вас. Я буду служить вам своими молитвами.

Наступила неприятная пауза. Было слышно лишь громкое учащенное дыхание Сьюзен.

– Пожалуйста, не надо, – болезненно и глухо произнес он. – Вы расстраиваете себя. И все это… все это впустую.

Нотки безнадежности, прозвеневшие в его голосе, казалось, подстрекнули ее к продолжению. Но ее попытки заговорить были прерваны.

– Мы готовы. Ждем только вас, – сказал кто-то позади.

То был Роджерс, с его прямым и острым, как лезвие, взглядом. Рядом стоял Роберт.

Сьюзен застыла, потом ее рука безвольно упала. Ее глаза на мгновение задержались на Харви, а потом, не сказав больше ни слова, она развернулась и, опустив голову, двинулась к трапу.

– Что ж… – нерешительно начал Трантер.

Заикаясь, он выдавил слова прощания, протянул Харви руку. Куда делось энергичное, мужественное рукопожатие? Ладонь Роберта была вялой и холодной, как рыбий хвост. Роджерс промолчал, лишь смерил Харви ледяным неприязненным взглядом, повернулся костлявой спиной и зашагал прочь.

Харви замер с каменным, лишенным выражения лицом. Он проследил, как трое спустились по сходням и сели в ожидавшую их двуколку. Перезвон сбруи, топот копыт, клубы белой пыли. Все еще стоя без движения, он видел, как они медленно катят по дороге в Лагуну. В Лагуну, где бушует желтая лихорадка.

Глава 15

Харви, единственный из пассажиров, остался на судне, дремавшем теперь в непривычной тишине, которая напоминала тревожное молчание спешно покинутого дома. Один! Какое мертвенное слово. Слово, навеки прилипшее к нему. Он всегда жаждал уединения, ему хватало собственного общества, но теперь боль одиночества раскалывала его на части.

Сидя в своей каюте с книгой на коленях, он пытался читать. Но буквы расплывались перед глазами, смысл слов ускользал. Его терзали странные, хаотичные воспоминания из прежней жизни. Бесполезной, совершенно бесполезной! Угнетала мысль о собственной несостоятельности. Трагические события, оборвавшие перспективную карьеру в больнице, внезапно предстали в новом свете. Он вдруг посочувствовал, но не самому себе, а тем троим, умершим. «Бедолаги, – подумал он, – у них не было ни единого шанса».

Он нетерпеливо бросил книгу на койку и долгое время сидел, глядя в пустоту. Затем в дверь постучали, она открылась, и вошел Траут, неся знакомый кувшин с горячей водой.

Харви следил за движениями стюарда, пока тот, поставив кувшин, молча наводил порядок в каюте. Потом, под влиянием порыва, что редко случалось, достал бумажник, извлек из него банкноту и протянул стюарду.

– Возьмите, – сказал он, – за то, что заботились о чертовой неблагодарной свинье.

Траут деликатным жестом выразил огорчение:

– Нет-нет, сэр. Что вы, не надо. Мне было приятно. И до нашего возвращения еще далеко.