Блистательные годы. Гран-Канария

Взволнованный тем, что оказался способен на подобные эмоции, он отвернулся, вышел из собора, нерешительно постоял на истертых ступеньках. Уже заметно стемнело. Со стороны моря полыхнул луч, на мгновение залив фигуру Харви ярким сиянием. Он был как та мысль, этот нежданный луч – вспышка света, а потом погружение во тьму.

За спиной Харви лежала тень церкви. А что перед ним? Он сошел по ступенькам и зашагал наугад вдоль набережной. Одиночество давило на него, как проклятие. И снова им овладело желание куда-то бежать. «Что со мной происходит? Если я не спрячусь от самого себя, то сойду с ума», – подумал он. Повинуясь внезапному порыву, пересек улицу и зашел в освещенное кафе по соседству со старым судовым складом, заваленным бревнами.

Это было бедное заведение, обычный бар в цокольном этаже приземистого дома, словно наполовину ушедшего в землю. Каменный пол, столы из некрашеного дерева. В центре с потолка свисала на цепи масляная лампа. За барной стойкой стоял молодой испанец в рубашке и угощался ужином, состоящим из черного хлеба и оливок. Время от времени он поворачивал голову, чтобы через плечо выплюнуть косточки, – это движение было деликатной уступкой вежливости. На деревянных скамьях порознь сидели посетители – все мужчины, представители праздношатающейся портовой братии. Они с любопытством посмотрели на Харви, когда тот уселся за столик. Он в свою очередь взглянул на них. Его охватило странное удивление – кажется, он оказался здесь не просто так. Что-то привело его с корабля в собор, а из собора в бар – этот факт сбивал с толку. Но имеет ли право человек подвергать сомнению свое предопределенное присутствие во времени и в пространстве? Волевое решение тут ни при чем, ни при чем и случайность. Ни стечение обстоятельств, ни бег секунд сквозь бесконечность не могли привести его в эту таверну в этот час. То была его судьба. Он чувствовал это с нелепой, но твердой убежденностью.

Официант принес Харви стакан вина, шаркая плоскими подошвами огромных парусиновых туфель. Смахнув со стола крошки грязной хлопковой тряпкой, он поставил стакан, принял деньги с таким видом, будто его оскорбили, и вернулся к своим оливкам.

Харви сидел, наклонив голову и глядя на вино насыщенного коричневого цвета. Потом поднял стакан и осушил его. Страшно ему не было, прежняя глупая жажда исчезла. Понимание этого тоже пришло к нему с абсолютной убежденностью. Неужели он когда-то считал, что таким путем можно сбежать от проблем? Но не теперь! Его состояние изменилось. Он сам изменился до полной неузнаваемости.

Неслышно вздохнув, Харви поднял глаза и застыл от неожиданности. В дверном проеме появился мужчина. Постоял там некоторое время, глядя назад через плечо. Потом, пригнувшись под притолокой, вошел внутрь. Это был Коркоран.

Он сразу увидел Харви. Они уставились друг на друга, затем Коркоран подошел, плюхнулся на соседний стул и вытер лоб платком. Былая самоуверенность и невозмутимость ирландца исчезли, как и привычная веселость. Он явно был не в духе. По запыленному лицу бежали струйки пота, будто он недавно бежал куда-то со всех ног. Не сказав ни слова Харви, он без лишних церемоний заказал выпивку, запихал носовой платок в карман и повернул стул так, чтобы видеть дверь. Как только принесли заказ, Джимми сделал глоток и вытер губы тыльной стороной ладони. Затем, словно спохватившись, снова выпил, глубоко вздохнул и застонал. Наконец улыбнулся, но то была неуверенная улыбка, к которой примешивалось выражение крайней досады.

– Рад встрече, – провозгласил он, тряхнув головой. – Но ей-богу, не будь на мне сегодня удачной обувки, встречаться бы мне с дьяволом на том свете.

– Что случилось? – спросил Харви.

– Что случилось? – простонал Коркоран. – Дельце мое провалилось к чертям, вот что. А виноват во всем Боб Синнот, хотя, может, не пристало так говорить о нем, раз он уже в могиле, упокой Господь его душу.

Харви молча смотрел на своего друга. Минуту назад его мысли звучали в мажорной тональности, в ушах звенело пророчество судьбы. Он узрел смутное видение, на него обрушилось послание из прошлого. И вот теперь он вынужден иметь дело с вездесущим ирландцем, с его эксцентрическими стенаниями по поводу некоего Синнота, который «уже в могиле». О, неужели в жизни не существует никаких высших ценностей? Что в ней вообще есть, кроме смехотворного разочарования?!

Он беспокойно поерзал, подавил вздох и наконец спросил:

– Имеется в виду тот, кого ты называл профессором?

– Он самый! – вскричал Джимми, ужасно расстроенный. – Он самый, заманил меня сюда, письма строчил, зазывал к нему присоединиться, наплел с три короба как не знаю кто, да помилует его Матерь Божья в чистилище. Мол, у него парк развлечений рядом с ареной для корриды, там что-то вроде ярмарки. Пел, прости господи, дескать, местечко хлебное, народ валит толпами. А Боб всегда высоко метил, знаешь ли. Но видел бы ты эту дыру! Черт побери, он решил втравить меня в грязную сделку, вконец облапошить. В себя прийти не могу, как подумаю, что Боб задумал подвести меня под монастырь.

– Что ты имеешь в виду?