Блистательные годы. Гран-Канария

Гость вздохнул и встал. Потом, стараясь не делать резких движений, приблизился к окну и выглянул. Комната была расположена высоко, внизу простиралась тихая улица, а за ней виднелись берег, бухта, выступающий мол, на котором беспокойно блуждающий взгляд Харви мгновенно остановился.

Долгое время он не сводил глаз с того места, где вчера стояла «Ореола», потом у него вырвалось резкое восклицание. Инстинктивно вскинув голову, он посмотрел на горизонт и различил вдали крохотное пятнышко неясных очертаний – наверное, какое-то судно. Возможно, «Ореола». Или нет. Неизвестно. Он знал лишь одно: «Ореола» ушла.

Он медленно повернулся, встретился глазами с хозяйкой дома, вперившей в него хитрый и алчный взгляд.

– Почему вы им не сообщили? – тяжело бросил он. – Рентону… кому угодно. Уж это вы могли бы сделать.

Она прыснула, внезапно разразилась своим обычным буйным хохотом и шлепнула по столу рукой.

– Гляньте на него! – громко провозгласила она. – Нет, вы только на него гляньте. Старуха Хемингуэй пошутила, не понял, что ли? Ничего смешнее не видывала с тех пор, как Ной застрял на Арарате. Carajo! Уморил ты меня. – Она схватилась за бока. – Я знаю… знаю, что Рентон не стал бы ждать даже Господа всемогущего. Из этого самого окна видела, как посудина отчалила. Но еще видела, что ты устал, утеночек. Вот и дала тебе поспать. – Она скорчилась от смеха, потом, внезапно сменив тон, приглашающе загромыхала тарелками. – Давай, не куксись. Вот тебе харч. Я уже слопала свою долю, так что это все твое. Колбаски, помидоры. Жуй, что приглянется, тебе полезно.

Нахмурив лоб, он окинул хозяйку взглядом, потом, не спуская с нее глаз, подвинул стул и уселся за столик.

– Ты мой умница! – воскликнула она, придвигая к нему еду. – Благослови боже мою душу, вот ты прям так вежливо со мной разговаривал там, на этой лоханке, а мне и в голову не приходило, что я отплачу тебе тем же, да еще с процентами. Carajo, нет. Ну-ка! Кофе остыл, сейчас раздобуду погорячее.

– Спасибо! Возможно, это вас удивит, но я проголодался.

Пока Харви намазывал масло на булочку, хозяйка протянула руку и дернула за шнур звонка. Через некоторое время вошла девушка-испанка в ярко-розовой нижней юбке и туфлях на высоком каблуке. Чулки отсутствовали. На щедрой юной груди лежали две блестящие, небрежно заплетенные косы. Она улыбнулась сначала мамаше, потом, нерешительно, Харви.

– Эй, Кука, принеси кофе, горячего кофе. Presto pronto.

– Si[47], сеньора.

– И не хихикай мне тут, Кука. На этом сеньоре ни шиша не заработаешь.

– Si, сеньора.

Но, выходя за дверь, Кука улыбалась, да и когда вернулась с источающим пар кофейником, по-прежнему сияла – не весельем, а скорее непобедимым добродушием. Это выражение, казалось, так прочно пристало к лицу девушки, что она при всем желании не могла бы от него избавиться.

– Милая девчушка эта Кука, – заметила мамаша Хемингуэй, когда та ушла. Налила в чашку пенящийся кофе и протянула Харви. Потом задумчиво поцокала языком. – В Пепельную среду будет пять лет, как она ко мне прибилась. Веселая, как жаворонок. И благородная на свой тихий манер. За эти пять лет раздалась в боках. Санта-Мария, видал, какая фигура? Объедение. Но глянул бы ты на нее, когда я ее взяла. Да она была тощее крысиного хвоста. Ты бы не поверил, в какой жути она росла, всеми позаброшенная. Даже причаститься не сподобилась. Да, мистер, можешь назвать меня вруньей в лицо, если я не отвела Куку к причастию в первую же неделю.

Харви молча отрезал ломтик холодной колбасы и положил на булочку.

– Ты бы не поверил, говорю тебе, – елейно, но с нажимом повторила мамаша Хемингуэй. – Я своих девочек обихаживаю будь здоров, помоги мне нечистый. У меня не воскресная школа, признаю. Но я тут всем заправляю как надо. Понял? Почтение без предпочтения. А кому не нравится, может катиться куда подальше.

Прежде Харви смутно подозревал, какого сорта заведение содержит мамаша Хемингуэй. Теперь эти подозрения в точности подтвердились. Но открытие не вызвало у него ни презрения, ни отвращения. Что-то в нем изменилось. Вместо отрицания где-то глубоко в душе, у самых ее корней, проклюнулся росток странной уступчивости. Жизнь должно принимать, а не презирать. Череда злоключений пробудила терпимость, в которой он так давно нуждался; спасительное смирение, которого он так печально был лишен прежде.

– Кофе хорош, – сказал он, глядя на хозяйку дома. – Булочки тоже. Этот завтрак почти стоил того, чтобы опоздать на корабль.

Неожиданное замечание застало ее врасплох, она выпрямилась, мгновенно ощетинившись:

– Ну-ка! Ты чего это разошелся, петушок? Остряк выискался. Нечего донимать меня насмешками.

– Никакой насмешки нет. Я благодарен вам за гостеприимство больше, чем вы, похоже, думаете.

Она с обиженным видом тряхнула серьгами: