«Ближние люди» первых Романовых

Дорога из Пустозерского острога в Мезень на судах заняла больше двух месяцев и должна была стать определенной «передышкой» для ссыльных. По приезде в Мезень 9 октября 1680 года их разместили в Окладникове слободке «на четырех дворех». Воевода Тухачевский исполнил все распоряжения о выдаче денег и хлеба боярину Матвееву и сразу отправил отписку и отчет о расходе денег в Новгородский приказ боярину Ивану Михайловичу Милославскому. Воспользовавшись этой оказией, Артамон Матвеев отослал третью челобитную царю Федору Алексеевичу. Привезена она была в Москву, как было сказано при ее публикации в «Истории о невинном заточении…», «с сыльным самарским офицером Василием Пастуховым» 15 ноября 1680 года. В приказе же записали, что привез ее «пустозерский стрелец» Василий Пастухов. И в том, и в другом случае речь шла об одном человеке, только для Артамона Матвеева он и в ссылке был по-прежнему «самарский офицер», а для приказных — простой стрелец.

Ссылка в Мезени, как сразу понял Матвеев, оказалась такой же тяжелой, как и в Пустозерске. Третья челобитная Матвеева прямо названа «плачевной песнью». Выданных ему с сыном и свитой 150 рублей из мезенских запасов хватало на выплату «трех денежек» в день на человека, «а и на Мезени, нам холопам твоим, тунедателей нет», — писал Артамон Матвеев, то есть никто ничего не раздавал ссыльным даром («втуне»). Особенно обижало Матвеева то, что его содержание почти равнялось содержанию жены и детей «церковного преступника» протопопа Аввакума, еще ранее разлученных с главою семейства и переведенных жить отдельно на Мезень[370].

В «Историю о невинном заточении…» вошли и другие челобитные «ближнего боярина» Артамона Сергеевича Матвеева — патриарху Иоакиму, царскому духовнику благовещенскому протопопу Никите (прежний духовник Андрей Савинович также пострадал и был отправлен в ссылку), боярам князю Юрию Алексеевичу Долгорукову (два письма) и его сыну князю Михаилу Юрьевичу Долгорукову, князьям Никите Ивановичу и Якову Никитичу Одоевским. Обращался Матвеев и к тем боярам, кто явно не благоволил к нему, как Родион Матвеевич Стрешнев, Богдан Матвеевич Хитрово, и написал даже два письма Ивану Михайловичу Милославскому. Но никто из них не стал «печаловаться» перед царем и не снизошел до помощи опальному, а кто-то, как боярин Кирилл Полиевктович Нарышкин, сам подвергнутый преследованиям вместе с детьми, и не мог вступиться за своего прежнего покровителя. «В юности сеяхом пшеницу, а седина наша пожинает волчец» (колючий сорняк, подобный чертополоху), — оставалось сокрушаться Артамону Матвееву[371].

Вместо одного придворного и «канцлера» Матвеева, как в последние годы жизни царя Алексея Михайловича, на юного и болезненного царя Федора Алексеевича стали влиять многие «ближние люди»[372]. Среди них «старая гвардия» — стоявший во главе Думы князь Юрий Алексеевич Долгоруков и распорядитель дел в царском дворце Богдан Матвеевич Хитрово (он умер в начале 1680 года). Большую роль в делах играл глава клана Милославских боярин Иван Михайлович Милославский, но пока он не попытался воспрепятствовать браку царя Федора Алексеевича с Агафьей Симеоновной Грушецкой в июле 1680 года (закончившемуся печально — смертью царицы и новорожденного царевича). Новыми любимцами царя стали боярин Иван Максимович Языков и окольничие братья Алексей и Михаил Тимофеевичи Лихачевы. Языковы и Лихачевы происходили из непривилегированного дворянства, и в этом отчасти повторяли путь Артамона Матвеева. Именно Языков способствовал вступлению царя Федора Алексеевича в новый брак с Марфой Матвеевной Апраксиной. Ходили разговоры, что она чуть ли не крестница Матвеева, поэтому ей и удалось упросить мужа об облегчении участи ссыльного боярина и возвращении его из ссылки.