«Ближние люди» первых Романовых

В семье Матвеевых главным виновником их бед считали боярина Ивана Михайловича Милославского. Интересную историю о том, как Артамон Матвеев сразу же попытался «поставить на место» своего врага, привел князь Борис Иванович Куракин. Рассказана она как «авантура курьезная», или исторический анекдот (в такого рода истории тогда вкладывали другой смысл, состоящий не только в развлечении, но и в нравоучении). Артамон Матвеев, по словам князя Куракина, послал кого-то из своих «знакомцев» к притворившемуся больным боярину Милославскому («которой тогда притворно лежал, не хотя присягу чинить царю Петру Алексеевичу, и все интриги к бунту приуготовливал»). Матвеев потребовал «добродетельно» (по доброй воле) возвратить его «конфискованное» имущество, иначе грозя неприятностями. «На что он, Милославский, — продолжал рассказчик, — ответствовал в кратких терминах, но сими фактивы, что „де я того и ожидаю“, сиречь бунту. И на завтрие тех разговоров бунт сделался»[384].

Мнение о руководстве заговором боярином Милославским было оспорено историком Сергеем Константиновичем Богоявленским. Он обратил внимание на то, что среди жертв московского бунта 1682 года оказались и люди, близкие к Ивану Михайловичу Милославскому. Взгляды на царевну Софью и боярина Милославского как на организаторов восстания признавал несостоятельными и прекрасный знаток истории городских восстаний XVII века Виктор Иванович Буганов.

Насколько всё было сложнее, показывают свидетельства о первых встречах Артамона Матвеева в Москве, а «в те же три дни все палатные знатные особы приездом своим великую честь ему боярину Матвееву в дом его учинили». Главной из них была встреча с фактическим главой боярского правительства при царе Федоре Алексеевиче боярином князем Юрием Алексеевичем Долгоруковым. По словам «Истории о невинном заточении…», «на долговременных разговорах один на один они, бояре, оба с собою были». Им было что обсудить друг с другом: когда-то именно боярин князь Долгоруков не дал окончательно уничтожить боярина Матвеева.

Состоялся и визит «знатных пятидесятников и пятисотных» из стрелецких полков, приехавших «с хлебом с солью». Позднее сын Матвеева посчитал это коварным ходом стрельцов, но кто знает, может быть, это была попытка как раз не доводить дело до открытого выступления и договориться с новым правительством царицы Натальи Кирилловны. Ведь ранее правительство уже согласилось на большие компромиссы с требованиями стрельцов о наказании своих начальников[385].

Конечно, должны были как-то проявить себя и стрельцы Третьего, Петровского, полка, много лет находившиеся под командованием Матвеева. Однако как только начались преследования боярина Матвеева, сменивший его во главе стрелецкого приказа Василий Борисович Бухвостов тоже был смещен и отправлен на воеводство в Сибирь (сначала в Нарым, потом в Пелым). Далее бывшим матвеевским приказом командовал Никифор Иванович Колобов. Сразу после похорон царя Федора Алексеевича, когда были поданы первые челобитные стрельцов на своих полковников «в насильствах и в налогах и во всяких разореньях», его тоже сменили. Стрельцы Третьего полка оказались под командованием полковника Петра Авраамовича Меньшого Лопухина. С одной стороны, человека из близкого Нарышкиным рода, но с другой — служившего в царствование Федора Алексеевича в Иноземском, Пушкарском, Рейтарском приказах и в Большой казне под началом боярина Ивана Михайловича Милославского. И он же служил в товарищах у главы Разрядного приказа боярина князя Михаила Юрьевича Долгорукова. В любом случае полковник Петр Меньшой Лопухин не удержал бывших стрельцов матвеевского приказа от выступления и вряд ли что-нибудь смог бы сделать за короткое время[386]. Более того, Сильвестр Медведев писал, что «мятежный совет» одним из первых начался именно «в полку Никифора Колобова»[387], то есть в бывшем матвеевском…

Бывают в истории такие события, драматизм которых под силу передать только летописцу, а не историку. И действительно, современные летописи необычно начинают описание событий дня 15 мая 1682 года:

«В сий же час возмутишася человецы и сотвориша кровопролитие, и того времени вся тварь невозможна зрети, на земле солнце облаки закрыся, и теплота в хлад претвореся». Летописец противопоставлял мирное начало дня: «и бысть теплота солнечная и красота дневная, и не бысть на небеси ни единаго облака под солнцем» последовавшей волне исторического «холода»: «По часе же 9-м, абие (в то время как. — В. К.) внезапу возвеяша ветры зело хладны и бурны, подобны осеннему хладу, ближиму к зиме, и солнечная теплота пременися во хлад, и небеса облаки закрышася в то время, в не же возмутишася людие, преждереченные стрелцы и солдаты, дияволским наветом, колеблющеся, яко волны морския возшумеша и устремишася яко зверие дивии, послаша пред собою прелестных вестников и волю дияволю творящих мятежников»[388].