Близкие

            Но Костик качает головой.

– Нет, не только из-за работы. Просто нужно менять компанию.

– А как же я в студии… вдруг… если?

– Ну, Олег поснимает, если что. Хотя не думаю, что кто-то еще согласится к тебе зайти на огонек…

            «К тебе». Строили вместе, а у разбитого корыта сидеть одному Денису – это не для мобильного Костика.

            И снова Денис чувствует, что Костик прав. Прав однозначно и беспощадно. Для него сейчас и Денис, и Оксана – это балласт, который нужно поскорее сбросить. Ему некогда даже поговорить об этом – его уносит ветром дальше и выше.

            И о чем спрашивать – куда, к кому, с кем ты теперь будешь? Кажется, много лет знакомы, и Денис всегда его понимал, а теперь всех этих лет как и не было.

– Я еще домой к тебе еще заскочу. Там вещи остались, – говорит Костик.

            Как так можно рвать – в один день? Вдруг? Вещи из шкафа выгрести и забыть?

– Да, конечно, – говорит Денис. – Конечно.

            Оса зудит в сердце. Зовет рой на помощь: «Жальте его сильнее». Вечноживые осы, вечноактивные. Активнее, чем сам Денис, живее.

– Ты как? – Костик прищуривается. – Нормально себя чувствуешь?

– Нормально.

– Ну, давай!

– Удачи!

            Даже руки не подал на прощание. Просто махнул.

            Денис смотрит из окна студии на весну. Курят и хихикают в коридоре девчонки с «ТВ-рума». Все будто бы прежнее, но жизнь снова рассыпалась на пазлы. И пазлы эти все черные, из них уже нельзя собрать цветную картинку…

            Он курит и смотрит, как звонит телефон, подпрыгивая на столе. Подлетает и зудит, как оса. Наконец, Денис отвечает сквозь дым:

– Не звони мне никогда больше, Оксана.

22. Я ЖЕ ТОЛЬКО РАДИ ТЕБЯ ВСЕ ЭТО.

            Она все равно приходит.

– Что случилось, Денис? Ты из-за статей? Ветвицкая сказала, что это просто заказная кампания – все это понимают.

– Нет, Оксана. Просто все закончилось – между нами. Между всеми нами. Не будем больше встречаться.

            Она не проходит. Застывает в прихожей. Ломает руки – одну в другой.

– Я же люблю тебя. Я же только ради тебя все это. Ты так хотел – я и согласилась. Ты же хотел, чтобы с нами Костик…

– Замолчи!

            Она напоминает ему их связь. Она и есть их связь.

– Я только поэтому согласилась. Мне это вообще не нравилось. Я не такая.

            Ну, конечно. Она не такая, они ее заставили, они ее развратили.

– Все закончилось, – повторяет Денис. – Телефон забудь. Адрес – тем более.

            Он не помогает ей выйти, не открывает дверь, чтобы даже случайно не прикоснуться к ней. Не хочет ее видеть. Не хочет ничего вспоминать.

            Наконец, наступает тишина и пустота. Городские каналы уже убрали рекламу «Эдема», газеты немного утихли – до новой атаки. Теперь можно ловить за хвосты ускользающие мысли, но уже не нужно.

            Некстати вспоминается, как он писал ей интервью, тогда еще без всякого намека на секс, в облаке какой-то сонной наивности. И потом – с такой же наивностью – верил в новое время и новые, легкие отношения. Но во все времена у женщин один аргумент: «Я же только ради тебя все это».

            На работе непонятки. Юля ушла в отпуск. С Олегом и монтажером Яшкой обрабатывают оставшийся материал.

            Олег – моложе Костика, невысокий крепкий парень с большой лохматой головой.

– А ты что обо всем этом думаешь? – спрашивает Денис как бы между прочим.

– А я на повышение пошел. Все нормально, – кивает тот.

– А если захлопнемся?

– Почему? Прервемся ненадолго, все равно лето. А потом снова народ повалит – люди скандалы любят.

– Я бы не сунулся в скандал, возникший из-за чьей-то нечистоплотности…

– То ты. А то другие.

            С понедельника все началось с новой силой по новому кругу – газеты снова вытащили на свет факты, подтверждающие его непорядочность и оскорбительное поведение. С таким напором и морализаторством, словно он в храме сходил по большому. И все на его фоне были белы, свежи, чисты и невинны. Все журналистки стали девственницами, а их редакторши зачали непорочно. Денис только ухмыльнулся. Знать бы причины всей этой маеты.

            В доме пусто. В доме холодно. Гудит пустота, отталкивается от пола и влипает в потолок. Застрелиться от этой пустоты можно. Можно даже пиццой застрелиться, недопитой бутылкой пива, светом от лампочки – настолько все иллюзорно и настолько смертельно.

            И Денис знает, что последует за этим, – спячка. Снова тело замедлится, снова песок замрет в песочных часах, снова поломаются таймеры в стиральной машине и микроволновке,

снова радио будет объявлять одно и то же: восемь утра, пора на работу.

            Он мог жить совсем иначе, будучи медийной персоной, а он жил так, словно спал. И уснул именно от этой медийности. Потерял к ней интерес и выпал из нее. Перестал держать руку на пульсе – ничего не узнал ни об «Эдеме», ни о Максе, ни о Шихареве, ни о Костике. Думал только о том, почему ничего не чувствует, ничем не интересуется, ни от чего не возбуждается. И теперь снова плывет навстречу этому сну – мучительному, тяжелому и беспробудному. Снова мелькают глаза матери по ночам.

            Он звонит ей и спрашивает:

– Все еще сердишься?

– Там стариков убивают! И ты хотел меня туда сдать! Рассказал всем об этом!

            Глупо спорить, если она верит всему, что передают по телевизору.