Аллен устало взъерошил себе челку и, так и не потрудившись убрать осколки пробирки, подошел к столу, быстро смешивая что-то из каких-то реагентов и вскоре опрокидывая получившееся вещество себе в глотку.
Снотворное?
И правда — сразу после этого мальчишка добрел до кровати, как будто на глазах тяжелея, и завалился на подушки, зевая и жмурясь.
Уже спустя минуту он спокойно засопел, и слегка ошеломленному происходящим Тики пришлось покинуть его ни с чем.
Впрочем, не сказать, что это было «ни с чем», конечно… На самом деле у Тики было теперь много пищи для размышлений.
А поиметь белобрысого Четырнадцатого можно и завтра.
***
Тики не понимал, что им движет.
С одной стороны, он был полностью уверен, что это месть за собственное достоинство — потому что никто не смеет использовать Третьего апостола в своих планах, — но с другой — что-то подсказывало ему, что здесь не всё так просто.
И что какой-то подвох, огромный и значительный, прячется во всей этой страннейшей ситуации.
На самом деле, уже одно то, что Тики откладывал момент своей сладкой мести аж второй раз, должно было настораживать и заставлять мужчину вдумываться во все казусы, что вообще успели произойти за эти несколько дней, однако ему было как-то… плевать. Это же такие мелочи — а разве мелочи заслуживают внимания? Тем более, он был апостолом Удовольствия — а значит, умел получать это чёртово удовольствие из всего, что можно и нельзя.
И, видимо, молчаливая слежка за Уолкером была одним из этого. Правда, сегодня это мало походило на слежку, потому что Микк не скрывался и не подслушивал, но всё равно странное ощущение какой-то неправильности и непривычной неловкости преследовали мужчину с самого утра, стоило только встретиться с мальчишкой на кухне.
Новоявленный Четырнадцатый просверлил его длинным нечитаемым взглядом, застыв с так и не поднесенной ко рту вилкой, когда Тики появился на пороге, и определенно не меньше минуты так и стоял статуей самому себе. Причем, это было не удивление или вроде того, а… задумчивость.
И что еще более странно — когда Третий апостол постарался не обращать на это внимание и быстро прошел к холодильнику (можно сказать, прошмыгнул, но он не имел желания говорить о себе так жалко), взгляд Аллена стал лишь пронзительнее. Буквально спасаясь от такого внимания, Микк быстро (и с трудом) поел, чувствуя, как под этим взглядом просто кусок в горло не лезет, потому что казалось, что тебя осматривают со всех ракурсов как племенного жеребца (Тики сам обычно так смотрел и в свою сторону такого не любил) и подозревают не пойми в чем (хотя есть в чем, вообще-то), и как можно более неспешно ретировался прочь.
Ему надо было серьезно обдумать все. И желательно бы очень и очень долго думать. Дня эдак два, не меньше.
Именно с этого, пожалуй, не задался весь его последующий день. И именно из-за этого он не стал следить за Малышом, решив посетить его… еще попозже. А пока можно подумать о том, почему этот Малыш вдруг так начал на него пялиться, хотя еще буквально позавчера всячески избегал и сторонился его общества, и о том, какой у него потрясающе горячий рот, который так и хочется исследовать языком.
Господи, вот блядство.
Ну почему он постоянно возвращается к этому?
…хотя, может быть, это и хорошо, что возвращается? Ведь тогда, когда Тики наконец отымеет этого паршивца, эти странные мысли и желания покинут его, не так ли?
И ведь это же тоже было хорошо, верно?
Он перестанет думать о том, как сильно хочется заломить мальчишке руки, как хочется подмять его под себя, как хочется, чтобы Уолкер смотрел на него с вызовом и кривил тонкие губы в хищной усмешке, чтобы выгибался и выдыхал злостные маты между судорожными стонами, чтобы… чтобы… чтобы… этих «чтобы» было так неисчислимо много, что Тики это даже пугало.
Он весь день думалдумалдумал, усердно размышлял об Аллене, о влюблённости (привязанности? симпатии? любви?) мальчишки к Неа (каждый раз при воспоминании об этом в груди что-то вспыхивало всеразрушающим пожаром), о том, как тот болезненно-хрупок — и тут же силой заставлял себя переключиться на что-то более нейтральное — например, на то, что у Уолкера тонкие пальцы и взгляд его до мурашек пронизывающий. И — вновь обругивал себя всеми известными словами, пытался думать о чём-то важном, а не о том, что… о чём-то таком.