Близнецы на вкус и ощупь (СИ)

«Мы едва выбрались, ныть запрещено», — наставляла она саму себя, хотя газетный лист предательски расплывался перед глазами от набегающей под веки влаги. Девушка впервые отметила, что назвала себя «мы». «Наверное», — подумала она, — «чтобы была какая-то иллюзия, что мне не одной придётся преодолевать всё это». Холла промокнула глаза рукой, оставив по маленькому пятнышку туши на каждой тыльной стороне кисти, и заставила себя через силу улыбнуться. Шло тяжело, но перемены требуют воли.

«Мы найдём её. У меня есть я».

И вдруг девушка поняла: «мы» — это не просто самообман или психологическая защита. Это друг самой себя самой себе. Он вышел на поверхность тогда, когда стал уместен. И создал его вовсе не Фред своим неожиданным вниманием, просто он его впервые разбудил. Этот друг — интерес к самой себе и собственной жизни. И когда ему вернуться, если не сейчас, когда Холла решила любой ценой совершить свой первый осознанный независимый шаг и понести его последствия.

Не оставалось ничего, кроме как продолжить поиски вписывающегося в новый бюджет обиталища, поскольку рвение покинуть этот прекрасный мраморный дом стало критически невыносимым. Девушка едва могла дождаться, когда уже наконец наступит завтра, чтобы выдвинуться на первый любой просмотр. И, что бы она ни говорила, мать на самом деле была бы только рада, если бы в новом тесном по меркам Мидуокер-Факс доме не обитала лишняя подростковая душа.

Не найдя в газете ничего подходящего, Холла поднялась с пола и села на заправленную кровать в размышлениях о дальнейшем. Под кистью левой руки скользнуло что-то непривычно шелковистое. Удивлённо сжав пальцы, она достала из-под себя сложенный в четыре раза бело-красный платок Chanel. На бирке значилось от руки: «Дочь, с днём рождения, папа Маркус».

«Интересно, сколько из моих денег пошло на этот платок», — подумала с грустью Холла. Повертев струящуюся ткань в руках несколько минут, она немного оттаяла. По крайней мере, папа ещё помнил, когда она появилась на свет. В отличие от женщины, из которой она на это свет и появилась.

…

Следующим утром гулко сбежала вниз по лестнице девушка, преисполненная энергией перемен, и направилась к входной двери. На плече висела компактная чёрная сумочка, а на стройной фигуре ладно сидело платье-колокольчик до колена графитового цвета.

— Иди позавтракай, дочь!

Холла круто повернулась, притягиваясь, как магнитом, бархатистым голосом, раздавшимся из обеденной. Отец.

Маркус сидел за огромным столом в одиночку, перед ним на тарелке лежал красиво сервированный британский завтрак, а вторая порция шкварчала на небольшой сковородке поодаль.

— И снова, с днём рождения, Холла, — он положил приборы на салфетку, но не встал из-за стола. — Не был уверен, что вернусь сегодня, поэтому подарок на всякий случай оставил заранее.

— Спасибо, — только и ответила дочь.

— Куда спешишь? — Маркус снова взял вилку и нож и принялся вдумчиво разрезать идеально прожаренные со всех сторон, до золотистости, колбаски.

— Вон из этого дома, вот, куда. Вы присвоили мои деньги, и я больше не намерена с вами оставаться. — Она достала палочку и вычертила в воздухе свои инициалы и дату рождения. Как только она дописала, буквы и цифры полыхнули красным и рассыпались. — Видел? Совершеннолетняя.

— Не кипятись. Мать приобрела отличную книгу, лет через сто её обязательно кто-то купит, — отец рассмеялся холодным смехом, запрокидывая голову назад.

— Какую книгу? — опешила Холла. — Она сказала, что ты вложил деньги в Уэльский дом!

— Я ещё из ума не выжил, — Маркус промокнул губы салфеткой. — Нехорошо она тебе соврала. Эти три копейки ничего не меняют. Что ещё сказала?

— Что вы рассчитываете выручить за магазин сто пятьдесят тысяч галлеонов, — Холла и сама подавила ухмылку, произнося эту нелепую сумму.

— Это правда. РассчитываЛИ.

— Может, ты всё же немного выжил из ума?

Отец пристально уставился на Холлу, замерев на некоторое время.

— Так куда намылилась, дочь сумасшедшего?

— В Ламбет… — голос Холлы дрогнул и сорвался. Чёрные глаза Маркуса округлились, а губы перекосил брезгливый излом.

— Моя дочь не будет жить в Ламбете.

— Будет, ещё как, — выдавила Холла, храбрясь.

Мужчина задумчиво встал, поднял опустевшую посуду и медленно понёс её в раковину.

— Мать никогда не говорила мне, что я идиот. А следовало бы. Ведь за этот магазин, со всем содержим, и сотни тысяч никто не предлагал.

— Потому что цена ему — шестьдесят тысяч. А хлам ваш никому и даром не нужен.

— За шестьдесят тысяч он мне и самому не нужен, — отрезал Маркус.

«Высокопарные речи», — ухмыльнулась про себя Холла. — «Конечно, логичнее взять четыре тысячи галеонов у единственной дочери на какую-то книгу, чем унижаться, продавая дело своей жизни за шестьдесят… Но, кажется, в отце и правда что-то поменялось, если он был способен употребить слово «дауншифтинг».

Маркус взял чистую тарелку и наложил вторую порцию у плиты.

— Сядь, поешь, поговорим, — он поставил фарфор перед Холлой на стол. — А то тощая уже, как трость Люциуса.