Близнецы святого Николая. Повести и рассказы об Италии

– Ничего, друг, не бойся! – ободряли его.

В третьем акте он вел роль с такою уверенностью, что, когда, усталый и измученный успехом, он остановился у общей уборной, тот же старый актер вдруг обнял его.

– Счастье, что ты не послушал меня, дурака!

Карлино смотрел на него и не понимал, в чем дело…

– Сегодня я еще говорю тебе по прежнему «ты»… а завтра наш Карло Брешиани будет великим артистом и на нас, театральную мелочь, и глаз не опустит…

И с хозяином что – то сделалось.

Он вдруг кинулся к нему и уж не «Карлино», а «синьором Брешиани» величает.

– Я знал, синьор Брешиани, что вы такое. О, я давно вас насквозь видел… но что же делать, если у меня был контракт с этим дураком Гоцци. Ведь, между нами, Гоцци – дрянь и только. Разве ему кто – нибудь даст столько, сколько я ему платил? Никто! Он так сам о себе накричал, что и я попался. Но теперь – слуга покорный… Мы с вами, любезнейший друг, таких дел наделаем. Я знаю, молодые артисты любят кутнуть. Вино… женщины… Правда, и у нас в труппе есть снисходительные балерины… Вы только пальцем поманите. Они – сейчас… Но все – таки деньги молодому человеку – не лишнее. Вот вам, дитя мое… пятьдесят лир… впрочем, пятьдесят – это, пожалуй, много… Жалко на пустяки тратить… За глаза довольно вам тридцать… Э?… тридцать… а завтра я объявлю повторение «Отелло» с вами… Ведь по контракту вы всё должны играть, и эти тридцать лир – я так… Из великодушия… Сверх всего… Ведь, благодаря мне, вы выплыли в настоящую воду…

А за занавесом – публика нетерпеливо стучит, аплодирует, кричит: «скорее»…

Карлино, точно жужжание надоедливой мухи, слушал хозяина. Наконец, когда надоело, артист взял его за плечи и вытолкал… И тот ничего… Посеменил ножками, засмеялся и неизвестно кому предобродушно объяснил:

– Знаете, у знаменитых актеров всегда бывают странности… Я их, этих знаменитых актеров, делал сотнями. От меня они пошли табунами на всю Италию… Вот!

И кинулся далее – составлять афишу на завтра.

– Увеличьте цены, – рекомендовал он секретарю. – Первый ряд вдвое… Ложи – на три лиры каждую.

– Пусто будет.

– На Карло Брешиани пусто?!. Да вы с ума сошли! Мне бы его скорее контрактом окрутить. А то отнимут… Ей Богу, отнимут… Я видел, знал, какое у меня сокровище в труппе.

– Что же вы его не выпускали?

– Думал, пускай созреет. Каждый плод с ветки надо снимать спелым. А то оскомину набьешь. И если бы не болезнь негодяя Гоцци…

– Что же, Брешиани не поспел еще, по – вашему?

– Не поспел? Нет – не то…

Под у м а л – под у м а л.

– Я вам вот что скажу. Он слишком много дает публике; всё, что у него есть, всё… Так нельзя. Он, как мот, швыряет ей талант полными горстями. Ему надо будет поскупиться… Поскупиться. Да – с.

В четвертом акте театральный доктор отыскал импресарио.

– Ну, слава Богу!

– Что слава Богу?

– Завтра я вам поставлю Гоцци на ноги. Он будет играть.

– Вот что, любезнейший, если вы поставите мне Гоцци на ноги, так я вас собью с них… Поняли?

– Ничего не понял!

– Мне Гоцци не нужен… И если вы его не удержите в постели, я вам не заплачу ни одной копейки.

Доктор посмотрел на него… Подумал.

– Я полагаю, ему полезнее полежать еще…

– Я тоже…

– Во всяком случае, вы можете на меня рассчитывать…

И Гоцци встал тогда, когда сезон с дополнительными десятью спектаклями был окончен, а имя Брешиани уже гремело на всю Италию.

IV

Какая это была ночь! Боже, какая ночь! Первая ночь после первого успеха.

Он жил тогда ужасно и в жалкую конуру возвращался потрясенный.

У него в ушах еще гремели рукоплескания. Он сам не помнил, как он выходил к рампе. Ясно ему было только одно: всё то, о чем он мечтал, к чему готовился, делалось явью. Успех настоящи й, большой. Он его читал в глазах товарищей, в лице импресарио, в толстой морде, часа три назад так неистово свиставшей ему из первого ряда, в поклоне капельдинера, выбежавшего проводить его на крыльцо. А ведь еще вчера тот же капельдинер, проходя мимо, без церемонии толкал его плечом…

Брешиани был в жару. Прохлада узких улиц нисколько его не освежала. На одной он прислонился к старой мраморной колонне. Луна светила ярко, и весь черный на белом камне сам он казался давно потемневшим изваянием. Мимо шли люди. Они повторили его имя, не узнавая сегодняшнего героя в оборванце. И Карло жадно слушал их, так жадно, как пилигрим в опаленной солнцем пустыне припадает к случайно попавшемуся ключу. Кажется, не оторвался бы. Он следовал за ними по той стороне, где лежала тень громадных слепых домов, закованных в железные, ржавые балконы. И еще раз убеждался, что говорят о нем, именно о нем. Сравнивают его, и с кем же – с первоклассными артистами, сделавшимися славою своей родины…