Близнецы святого Николая. Повести и рассказы об Италии

Тяжелые дворцы Эрбы[28]: они точно придавили кого – то каменною пятою. Обернулись бесчисленными окнами к месяцу, и он мечтательными лучами пишет на их потускневших стеклах. Громадный Сан – Зено[29]. Всею царственною массою поднялся древний собор в безмолвное царство ночи. Прижал к полуразвалившимся стенам разбежавшиеся от него дома, скинул их вниз к Адижу[30] и, одинокий, августейший, мраморными перстами колоколен указывает измученной и усталой земле благоволящее небо, несмотря на поздний час, всё еще синее… Как мрачны тени базилики! Какая темень под гигантским порталом. Каменные рыцари, изваянные у колонн, чудятся призраками, вызванными луною из – под геральдических плит собора.

Вон совсем черная улица… Она вся за светом. Но Брешиани знает: там именно дом Капулетти и напротив – палаццо Монтекки[31]. Дивные образы! Не ты ли, Джулиетта, вся белая, легкая, как тающее под месяцем облачко, склонилась из – за громадного окна… Под колонною напротив – чей это силуэт? Тонкий, изящный… Ромео! Именно такой, какого он, Карлино, представлял и себе, каким он хочет играть его, жизнерадостный, верующий в свет и любовь, несущий сердце, как чашу, переполненную сладким нектаром… При его появлении всё и должно улыбаться. Каждое сердце бьется в ответ ему… Счастье, счастье… Счастье – везде и во всем. Даже и мраморный саркофаг, куда сложат их тела, не страшен. Что такое смерть после безумной ночи разделенной любви – только один аккорд! Поэма была бы слишком длинна и приторна без этого похоронного удара колокола, без черной фигуры монаха. Люди ценят смех, и когда за ним следуют слезы…

О, Боже мой, как он создаст эту роль! Она вся в контурах и красках перед ним. Ведь он может ощупать своего Ромео. Он каждым нервом чувствует его, слышит и видит. Разве не такая же ночь, как сегодня, лунная и прекрасная, стыла и холодела у окна ее комнаты… Разве не те же соловьи пели тогда в саду графов Джусти[32]. Вон и сад. Он жив до сих пор с пышными платанами и черными кипарисами… Каким благоуханием веет оттуда! Не ты ли, Джулиетта, шлешь ароматный привет? Не переложила ли задумчивая волшебница – ночь, не любящая слов, твои счастливые речи в запахи цветов и ими нежно – нежно говорит всколыхнувшемуся сердцу? Да полно – умирал ли тот мир, не живет ли он еще кругом в поэтической прелести вымыслов?

Сегодняшняя правда кажется дикою сказкой, варварской и пошлой, рядом с явью шекспировской сказки… Действительность, как обличенная клевета, сползает прочь, и из – под нее, живые и светлые, просыпаются чудные образы прошлого… Встают и скользят к нему, к великому художнику… «Узнай – и воскреси нас для толпы. Подари ей хоть каплю счастья, каким переполнена твоя душа. Жизнь вся – обман и иллюзия. Почему же обман нашего существования, нашей любви – хуже ваших буден?»

И Карло Брешиани плакал счастливыми слезами и молился, и шептал этой ночи безумные речи… безумные – для того, кто бы их подслушал, но не для месяца, не для синего неба, не для воздушных призраков Ромео и Джульетты, не для мрачного, каменного великолепия, слагавшегося кругом в царственные силуэты старых дворцов, соборов, башен. Они, вместе с молодым артистом, отрывались от земли и уносились к у д а – т о…

И был кругом только холод восторга, трепет ожидания и бесконечность, бесконечность!

VI

Только первые годы он знал такие ощущения. Потом сцена заслонила всё. Ему некогда было отдаваться задумчивой поэзии одиночества. Жизнь действительно сделалась антрактом. А ведь никогда актер так не готовится к делу, как во время антракта. Мысль и чувство забивались в один угол, вне которого уже нет никаких интересов. Наивность начинающего уступила место жажде успеха, во что бы то ни стало. Но ведь к тому же шли другие. Пока он был ничтожен и мал, у него оказывались товарищи, – им не из – за чего ненавидеть друг друга. Когда он поднялся, кругом выросли соперники, враги, от которых следовало отбиваться всеми способами.

Великий артист уже забыл и эту тяжелую эпоху. А через нее и он проходил, в свою очередь. Теперь у него ни товарищей, ни соперников. Один, как вершина Монблана с вечными снегами. Она, да солнце и небо, а остальное – персть земная далеко внизу. И сверкает глетчерами на диво миру уединенный колосс в воздушной пустыне. Любуются ими тысячи людей, но он их даже и не видит. Через всё прошел, через восторги успеха и горечь неудач, локтями растолкал соперников и оставил их далеко позади, да так, что теперь и оглядываться некуда. Внизу туман, что там рассмотришь в долинах и ущельях?

Дошло до того, что он перестал понимать таких же начинающих, каким и он был когда – то. Они ведь только на то и нужны, чтобы почтительно расступаться при его появлении и занимать указанные места. В этом было всё их право на существование. Может быть, в его душе и шевельнулось бы доброе чувство к ним. Да когда? Он по – своему делал для них кое – что. Бросал им деньги полными горстями. Когда в несчастье они обращались к нему, он никогда не отказывал помочь.