Близнецы святого Николая. Повести и рассказы об Италии

Пахло цветами лимонных дерев… Тонкий и нежный аромат подымал нервы. Хотелось мечтать, сбросить с себя оковы действительности, унестись и мыслью и душою куда – то… Он не убаюкивал, как благоухание белых магнолий. Нет, утомленный, почуешь его ночью сквозь запертые балконы, и растворишь их, – сна как не бывало. В запахе лимонных цветов раздражающее, если бы не их незаметная чарующая ласка. С ним тысячи эльфов влетают в вашу комнату, вьются над изголовьем и шепчут тихо – тихо далекое, странное, милое, что – то, к чему сердце тянется в ниточку – вот – вот оборвется, и вы утонете в голубой вечности… Едва – едва рисовались во мраке еще более мрачные кипарисы. Высокие, стремительно уходящие к небу… Другое дерево хоть нижними ветвями тянется к земле, простирает их над нею, точно благословляя почву, дающую ему благотворные соки.

Кипарис – нет… У него каждая ветка стремится в высоту, жмется к другим таким же, точно земля с ее воздухом, образами и красками противна, чужда, враждебна… Кипарис весь в молитве, весь в порыве. Его кутает другая зелень, обнимают розовые кусты, лилии под ним шепчут ему: «Посмотри, как здесь хорошо!» Но сурово и строго, как молчальник, он острою вершиною указывает им небо… «Не здесь – а там!» без слов говорит он им и рвется прочь от их любви и ласки. Я его сравнивал когда – то с молитвенно сложенными ладонями… Среди яркого праздника природы, в царстве торжествующего лета, он кажется сухим, высоким схимником, поднявшимся над легкомысленною юдолью в подавляющем гневе отрицания здесь пребывающего града. Жизнерадостная, певучая птица не любит его. Оттого – то он так к лицу кладбищу и одиночеству. Он еще более на своем месте ночью. Едва выделяется из мрака, но и самому мраку придает что – то в высшей степени мистическое… Святые отцы говорят о молитве без слов, о молитве, которая вся – в стремительном полете души к небу. Символом такой молитвы именно и является кипарис… Недаром это дерево пустынножителей и монахов.

Коляска поворачивала направо и налево. Ночь была тепла… Только там, где к озеру подходили ущелья, веяло холодком. Застоявшийся над водою в чаше ее гор, слегка влажный и пропитанный ароматами цветов, воздух, ласкал и нежил. Даже Карло Брешиани улыбался и не без удовольствия думал, что его ждет, по крайней мере, месяц отдыха перед поездкою в далекую и холодную Россию. А там – обычное утомление не столько от игры, сколько от бесчисленных вызовов маловоспитанной и потому слишком восторженной публики…

– Варвары! – повторял он про себя, – гиппербореи[35], не жалеющие артиста. Эрнесто Росси их любит[36]. Слишком уж он впечатлителен. А я с удовольствием отказался бы и от денег, если бы не условие. В последний раз еду туда!

Где – то в стороне послышался грохот.

– Что это? – спросил он у кучера.

– Целую неделю стояли дожди.

– Ну?

– Образовались водопады. Теперь недалеко от нашей виллы такая масса белой пены несется со скал! Иностранцы бегают смотреть. По всем трещинам и рвам кипит.

Невидимая, она и теперь покрывала всё сплошным гулом. Точно в стороне тысячи жерновов размалывали скалы. Оттуда опять потянуло холодом. Брешиани показалось, что влажная пыль осаживается на его лицо, бороду, платье. Он завернулся в плед… Но спустя минуту, сбросил его. Кругом вновь была теплая, безмолвная ночь, тишина, говорившая о бесконечности и ужасе смерти, и только далекие огоньки в ней светились робкою и смутною надеждою… А может быть, и воспоминанием, стынущим и отгорающим уже в душе человека.

Заскрипели сквозные чугунные ворота… Кто – то побежал вперед с фонарем. Коляска поехала тише. Тут своды аллей были непроницаемы и густы. Вдали блеснул огонь подъезда. Вверху растворилось окно, и чей – то белый силуэт показался в нем… «Жена! – подумал Карло. – Все – таки не спит. Ну, хоть по крайней мере, не лезет ко мне со слезами и радостью непрошенной встречи, и то хорошо». Тусклый свет падает на газоны… Во мраке точно воскресали на минуту и снова умирали большие белые цветы. Выделилось выведенное в зелени опытным садовником – красное «Salve» и громадные вензеля С и В. Коляска остановилась. Великий муж был дома.

IX

Утром Брешиани вышел только к завтраку.

Жена всегда терялась при этом. Как подойти, что сказать гениальному человеку? Она знала, что сам он не заговорит ни о чем. На этот раз ее Карло был, впрочем, милостивее. Он удостоил заметить:

– А Эмилия, кажется, выросла?

Это «кажется» было изумительно по своей наивности. Другую оно бы оскорбило, но бедная женщина почувствовала себя чуть не на небесах.

– Да… И посмотри, какая красавица… Вся в тебя.

– Ну, вот.

Брешиани поморщился. Он терпеть не мог ни отцовских, ни супружеских нежностей.

– Ничего особенного… Так себе… Нос слишком длинен… Подбородок острый.

– Это потому, что бедняжка похудела…

Она подождала с минуту, не спросит ли он, была больна Эмилия или нет? Но великого отца такие пустяки, очевидно, нисколько не интересовали. Мать поэтому сама пояснила:

– Держала экзамены. Сильно работала и дни, и ночи.

– Экзамены? Какие?

– Как какие? Она кончила первою.

– Теперь, значит, думает о муже.