Близнецы святого Николая. Повести и рассказы об Италии

– Ах, он и с нею познакомился?!

– Твое имя ему всюду открывало двери, отец.

– Убирайся вон!

И старик ушел к себе и запер створчатые ставни балкона… Теперь ему не было видно ни гор, ни озера. Только отблеск вод играл на белом потолке кабинета, точно вверху, отраженные колыхались и дрожали огнистые струи.

«Все в порядке… Как поддельным ключом, моим именем открыл себе двери… и Росси высмотрел, и Дузе… Поди, и других не миновал. Своей оригинальности нет, так он, мало – помалу, со всех понемножку сорвет. Выйдет мозаика, совершенно достаточная, чтобы ослепить толпу. Что она понимает? Разве она может разобраться с образцами. Разумеется, никогда… Нет, хороша эта Дузе. Он ей "очень и очень понравился!" Пожалуй, Элеонора думала, что оказывает мне большую услугу. Она ведь до сих пор сантиментальна, как миланская модистка. И от нее он кое – чем позаимствовался! Нет, в наше время таких не было. Мы сами вдумывались и учились… Какие, например, я видел образцы? Синьора Поджио, который орал на сцене, как недорезанный, и вращал зрачками, как нюребергские куклы, изображающие арапов. Или француза Сен – Мартен, точно для конфетных коробок, принимавшего на сцене красивые и грациозные позы. Да и англичанин Кингстон был не лучше. Помню, как в "Отелло" он к постели Дездемоны на животе полз. Полз и оборачивался назад, рыча тигром… Мы свое создавали. В тайну человеческого духа без посторонних указаний проникали. А то, скажите, пожалуйста, надергает то у одного, то у другого, и радуйся»…

У него на столе в флорентийской мозаичной рамке был большой портрет сына. Подошел, всмотрелся.

– Еще бы! С этаким лицом… Нервные барыни с ума спятят. А ведь у нас женщины дают успех. Начнут ахать да охать. Взбаломутят мужей, любовников, братьев. Пол – дела и сделано. Не могу видеть его глаз.

Карло позвонил.

– Пожалуйста, Бепи, унеси этот портрет.

– Куда?

– Куда хочешь…

Он хотел было сказать: «хоть в кухню, что ли», да удержался.

– Ну, убирай, скорей. Поставь к нему в комнату. Где она?

– Над вами, эччеленца[39].

– И отлично. Мне не зачем здесь.

И когда портрет был вынесен, старому артисту сделалось легче. За ним не следил неотступный и пристальный взгляд, от которого отцу делалось жутко на душе.

Он подвинул стул к письменному столу и разорвал лежавший на нем большой конверт.

– Что это? Рисунки? Ах, это Винеа прислал мне образцы костюмов XIV века… Да!

И он весь с головою ушел в дело.

– Нет, мы еще поборемся. Не так – то быстро достанется нахальству и смелости победа над истинным гением.

А в душе все – таки ныло, и какой – то голос говорил: «Да, но не тогда, когда с ним в союзе твоя старость и смерть… Не век же тебе жить… Ты около пятидесяти лет на сцене, а там каждый месяц надо считать за год. Сочти – ка, сколько таким образом ты прожил. Пожалуй, и Мафусаилу не позавидуешь. Ты будешь гнить в земле, и о тебе забудут, а имя твоего сына, может быть, загремит на целый мир».

– Да, – уж вслух воскликнул он, – но ведь для этого нужен гений.

«А ты его видел? Ты его знаешь? Ведь ты до сих пор ни разу с ним и слова не сказал толком. Вечно был вверху, на Синае. Как было им добраться до тебя?»

XII

Через несколько дней, подымаясь к себе, Брешиани случайно попал этажом выше в коридор, куда выходила комната его сына. Она как раз соответствовала кабинету отца внизу. Карло отворил дверь и остановился. Понял, что ошибся, по его потянуло сюда. Он впервые был у Этторе и теперь осматривался кругом не без некоторого любопытства.

Занавеси желтого шелка были опущены, и всё затоплял золотистый свет, точно за окнами отгорал ясный летний закат. «Гораздо лучше, чем y меня! – подумал отец. – Внизу, кажется, так скучно и холодно». На стенах портреты. Карло узнал себя во всех ролях. Тут были и гравюры и фотографии. Под каждым такие же других знаменитых артистов: и Сальвини[40], и Росси, и Барнай, и Поссарт[41], и Муне – Сюлли[42]. Против окон в огнистом ореоле света пристально и близоруко из плюшевой рамы смотрела на Брешиани Элеонора Дузе. Сбоку на полях большой фотографии – подпись. Брешиани прочел: «Гамлету – Офелия…»

«Когда он играл с нею?» Изумленный отец долго вглядывался в тонкие и болезненные черты великой артистки. «Когда он играл с нею, и как я об этом ничего не знаю? Вот и число и год… Именно когда Этторе исчез на месяц из дому и никому не давал о себе никакой вести». Жена, та, разумеется, была посвящена в тайну, и только от него скрывали. Странно. A может быть, думала, что он дурно примет такую новость. «Гамлету – Офелия». Вон куда пошло… Где – то внизу молчаливый сынок уже подрывается под отца.

Да и отец – огородился отовсюду китайскими стенами и ничего не знает, что делается на Божьем мире. Этак, пожалуй, в один прекрасный день прочтет: «знаменитый Брешиани предпринимает – де опять артистическую поездку заграницу». Изумится и потребует от редакции объяснения. A та ему ответит: