Близнецы святого Николая. Повести и рассказы об Италии

не один ты знаменит, – и сын твой пробил себе тоже широкую дорогу. К тебе – де, к старику, теперь и не сунутся. Тебе давно пора – из списка живых. Толпе подавай новинку. Будь счастлив и тем, что династия Брешиани царствует в театре… Уходи на покой. Да! Счастье, действительно, счастье этому Этторе – явился на готовое. Другие пробивайся, мучайся… A он – истинным триумфатором – пришел, увидел, победил.

Большие шкафы с книгами. Карло всмотрелся. Всё, что есть выдающегося о драматическом театре и о сцене вообще на английском, немецком, французском и итальянском языках. Нeужeли сын всё это прочел? Карло потянул к себе дверцу. Оказалось не заперто. Снял с полки наудачу книгу. Открыл. По – английски. Старик Брешиани не понимает. Но, видимо – изучено со вниманием. Везде на полях заметки… Он разобрал одну: «У Ирвинга, должно быть, выходило лучше, чем у отца. Отец давал слишком много огня и страсти. Это хорошо для южан. Мечтательному северу нужны задумчивость и меланхолия». Карло Брешиани даже покраснел. Вот куда Этторе пошел. Даже отца критикует. Это давно, значит. Когда он, сын его, еще мосты строил, находил досуг работать и над сценой. А это что – переплетены вместе статьи о Мyне – Сюлли. И опять на полях карандашом: «Рядом с отцом, а тем более (почему "тем более"?) с Эрнесто Росси, у нас Муне – Сюлли не имел бы никакого успеха. Это не искусство, а его декорации. Всё для показу и ничего для ума, души и сердца».

Ну, хоть на этом спасибо… Значит, вовсе уже он не так рабски преклонялся перед отцом – загадочный, пристальный, наблюдательный Этторе! Напротив, изучая его, он всюду проводил параллели с другими. Тоже критик по – своему! И письменный стол ничего не говорил об инженерных работах. Всё завалено рисунками. Вот он как понимает Людовика XI. Исторически, пожалуй, вернее, чем его изображает отец. Но не слишком ли много величия. Он перевернул. Исписано: «Отец забывает, что Людовик XI не только паралитик и зверь, но в то же время и король, уверенный в божественности своего назначения на земле. Он ясно видит будущее Франции, он палач не потому, что жесток и коварен от натуры. Напротив – спасти Францию, раздробленную и истекающую кровью в когтях мелких и крупных феодалов, может только король. Потому именно и – смерть феодалам! А решив так, Людовик не отступает ни перед чем. Он лжет, но сам знает для чего это делает. В нем должна быть даже мука, потому что, где он найдет сердце и мысль, угадывающую его?»

«Философ!» – воскликнул старик и швырнул прочь рисунок в кучу таких же, лежавших на столе. Вот толстая записная книга. Не соображая, что он делает, Карло пододвинул кресло и сел. Что – то шевельнулось у него в душе. «Ведь не для тебя – де писалось», но упрек он почувствовал на мгновение – только. Его глаза опять остановились на имени Брешиани, и он заинтересовался этим. Заметки за несколько лет. Сначала, обожание к отцу, удивление перед ним. Отец это Бог и выше его подняться нельзя. И вдруг тут же восклицание: «какой это ужас быть сыном гения! Всегда останешься "сыном" и никогда не сделаешься самим собою. Рядом с солнцем меркнут звезды. Мне придется умереть в безвестности. Слава слишком щедро увенчала Карло Брешиани, чтобы хоть один лавр его венка достался бедному Этторе. Да, как ни мечтай, как ни готовься, а всё же ты пигмей, и только пигмей. Ты всегда будешь смешон. Сын своего отца! Наследник имени, но не гения. Будь я чем хотите, носи другую фамилию, с маленьким талантом я сделал бы кое – что. А теперь? Куда лезет эта козявка? Какая дерзость жалкому Брешиани – junior выступать на той сцене, где когда – то подвизался великий Карло! Да, отец, лучше бы мне родиться в семье простого факино: для моего самолюбия и призвания это бы не было так оскорбительно. А выше отца нельзя идти. Это титан, равного которому не знает сцена. С ним, нося его имя, мог бы, бороться только равный ему».