Близнецы святого Николая. Повести и рассказы об Италии

И тут – на каждом ее колене были трофеи его прежних побед. Вот этот бюст Шекспира изваял ему знаменитый скульптор. A это сам Брешиани в «Гладиаторе», когда, откинув назад девушку, он стал над нею ее щитом, защитою… Высек из каррарского мрамора его Стараче… Какое лицо! Сколько силы и благородства в этой поднятой руке! Сколько жизни в каждом мускуле. Люди трепещут, слушая его в этой роли… Вон – сам Борджиа. Он был в нем мрачно великолепен, Папа Пий IX сначала приказал доставить себе фотографии, снятые с Брешиани, а потом пригласил его в Ватикан. Он было не хотел ехать. Ведь отказал же год назад – отцу отечества Витторио – Эмануэле. Да, но тот был торжествующим, а папа считался чуть ли не узником[43]. Оскорблять падшее величие – гнусно, и Карло целый вечер читал святому отцу лучшие отрывки своего репертуара. На проникновенном лице наместника св. Петра великий артист видел слезы и настоящее умиление. И это всё пустяки? И какой – нибудь Этторе может поколебать его славу и веру в себя? Должно быть он, Карло, действительно состарился, если его взволновали глупости самонадеянного мальчишки!

Внизу, в саду, всё, казалось, замерло.

Был полдень. Чистое небо дышало зноем и благоволением. Сквозная зелень мимоз и тяжелые облака каштанов были недвижны. Пахло жасминами… Сквозь листву сверкало голубое озеро, точно на него солнце бросило серебристую кольчугу. Дальше за чудным покоем этих вод млели в жаре и блеске горы, до макушек поросшие садами. Там, куда на золото дорожек прорывался огнистый луч, проворно и суетливо бегали ящерицы…

– Послушай, жена!

Он ее рассматривал издали. Она что – то шила, сидя под вековым платаном. Встала и подошла к нему.

– Ты имела сведения о сыне?

– Да…

– В каких ролях он выступает?

– Ромео… Паоло в «Франческа да Римини…» Маркиза Поза.

– Корректирует меня.

– Что? – не поняла та.

– Так… Ничего… Он не нашел даже нужным спроситься у меня.

– Боялся… Бедный мальчик.

– Ну, пожалуйста, – прервал он жену. – Эти «бедные мальчики» нынче на шею нам садятся. Мне это не нравится. Он не к тому готовился. Это не его дело вовсе. Он инженер. Составил себе некоторое имя – для чего? Меня поражает его легкомыслие. Я не затем сделался самим собою, чтобы самонадеянные ослы роняли меня… Я не хочу этого…

Жена молчала.

– Когда ты будешь писать ему?

– Завтра.

– Скажи, что я требую беспрекословного повиновения. Или он немедленно бросит эти глупости… Я за него заплачу неустойку. И неустойка – то, воображаю – сотни три лир! Бросит и займется своим делом, или…

– Карло, не будь жесток к нему.

– Это именно зависит, как он отнесется к моему предложению. Если послушается – он мне сын, и я ему отец. Если нет – в этом доме больше не будет произнесено его имя. У меня нет сына, и г. Этторе Брешиани волен делать всё, что ему угодно. Поняла? Я бы ему погрозил проклятием и проклял бы, но, во – первых, это нынче на таких не действует, а, во – вторых, я столько проклинал на сцене, что в жизни у меня это не выйдет. Помни, что я сказал, то свято. Или он немедленно вернется сюда, или двери моего дома ему закрыты. Кто у него импресарио?

– Морони.

– Старый плут. Он мне еще должен несколько тысяч лир… Ну, хорошо…

И, круто повернувшись, он быстро пошел по темной и прохладной аллее, даже не обратив внимания, что по лицу его жены текут бессильные, старческие слезы…

XV

Морони действительно был «старый мошенник». Но в Италии это случается часто – старые мошенники любят и любят искренно искусство. В этом отношении Морони мог бы научить чему – нибудь великого Карло Брешиани. Разумеется, Морони не промах. Он отлично умел выжимать сок из достававшихся ему молодых талантов, гнал их, что называется, и в хвост, и в гриву, не давал отдыху, заставляя артиста играть раз по семи в неделю, а в праздники и по четырнадцати. Каждая лира доставалась будущему Сальвини или Росси кровавым потом, но Морони не портил репертуара и никогда сегодняшней толпе с ее дикими и пошлыми вкусами не жертвовал высокими заветами прежних мастеров. Поэтому труппа под его управлением (он обыкновенно оставался и режиссером) была хорошею школою для тех, в ком горел божественный огонек дарования. Ничтожество и наглость скоро бросали театр Морони. Тут слишком много приходилось работать и очень мало получать. Потом, на фокусах еще никому не удавалось выезжать у «старого мошенника». Бывало, этакий проходимец выкинет фортель, и партер ему со смехом горячо аплодирует, а за кулисами уже бесится Морони.

– Ты что это, милый друг? В ярмарочном балагане, что ли?

– Почему?

– А потому что мне на сцене нужна добросовестность, если нет таланта. Это нахальство! Разве Карл V может выходить так, как ты? Где его изучала ваша милость? В оперетке у Гаргано? Ты смешал le roi Bobèche’a[44] с испанским королем?

– Да ведь публике понравилось, сами слышите.

– Публика мне не указ. Много она видела в Фаэнце! Передай роль Пепе. Он ее лучше исполнит. А сам выходи завтра в числе придворных…

– Я не хочу. Я оставлю труппу.

– Заплати неустойку и уходи. Я никого силою не держу.