Близнецы святого Николая. Повести и рассказы об Италии

Карло Брешиани был далек от того, каким он казался хотя бы три месяца назад. Тогда он ко всему относился с высоты величия, а теперь внезапно сделался подозрительным, нервным и до мнительности чутким. Однажды его вызывали не так, как всегда. Кончался спектакль – накануне ему раз двадцать пришлось выйти, и он проклинал «варваров», не щадящих артиста. Сегодня ему пришлось раскланяться с публикой не более десяти. Еще недавно он бы обрадовался, а тут вдруг потемнел, заперся на весь вечер, никого не пустил к себе (у него собирались после спектакля), а утром поручил секретарю разведать, не было ли чего о Моини в русских изданиях, а если было, то не проводили ли и тут сравнения с ним, Брешиани.

В то же время чужой успех где – то далеко, в стороне от края, в котором он теперь играл, так пришпорил его, что он сделался великолепен. Еще никогда он не достигал такого изумительного блеска. Он перерос самого себя. У него и тут нашелся старый приятель, помнивший его молодым.

– Что с тобою? – изумлялся тот. – Ты мне напомнил себя лет тридцать назад.

– Так… Молодежь выступает. Нельзя слишком опускать рукава.

– Ну, тебе нечего бояться сравнений..

– Однако, их делают..

– Не обращай внимания. Ты совершил эпоху в театре – довольствуйся этим.

– Прибавь: и уступи место другим.

– Ну, короли редко отрекаются от престолов… И во всяком случае помни, что на хлысте далеко не уедешь!

Он только рассердился – и ничего более.

Оставаясь один, он не без горечи думал о том, что его мечта умереть на сцене, пожалуй, не сбудется.

Ведь быть вторым на ней он не захочет, а уйти силы нет. И кстати ему вспомнился эпизод из далекой молодости. Он уже сделал себе имя, но еще не гремел на всю вселенную. Его пригласили играть в Рим, где заболел крупный трагик. Отменить спектаклей нельзя было, абонемент оказывался разобранным. Как и в первое свое появление в ответственной роли, так и теперь Брешиани смело принял приглашение. На предупреждения робких приятелей: «Смотри, ведь там публика привыкла к Арнольди» – он отвечал довольно – таки жестоко: «Вот я этой старой кляче собью копыта». А если и он теперь стал такой же старой клячей и тот же Моини так же, как и он когда – то, похваляется между своими «сбить ему копыта»? Суровый закон возмездия!

Так вот тогда в Риме, он, как Цезарь, – пришел, сыграл и победил. Успех ему достался крупный. Такой, какого жители вечного города не могли запомнить. Кардиналы, переодевшись, ездили в закрытые ложи. О нем говорили у папы, и святой отец хотел в Ватикане поставить что – нибудь из священной истории. Нашли даже поэта, который написал драму «Маккавеи» – да Брешиани отказался играть. Уж очень дубоваты были стихи… Арнольди скоро выздоровел, хотел помериться силами с ним и в первый же раз показался в трагедии «За знамя» Тогда она делала шум, была в моде. Публика выслушала любимца… в почтительном молчании! Кончился спектакль, ему поаплодировали из приличия, и только. Арнольди вновь заболел, а Брешиани остался на сцене. Старый трагик потом оправился, торжественно простился с театром, даже при всей труппе обнял молодого победителя. И с тех пор каждый спектакль Брешиани видел его сидящим в партере. У него не было силы расстаться с искусством. «Нельзя играть – буду хоть зрителем». Только в антрактах, глядя на него в отверстие, проделанное в занавеси, Карло видел, как Арнольди вдруг опускал голову. А раза два заметил даже, что тот вытирает слезы. «Смотреть и слушать там, где я привык царствовать, ужаснее для артиста нет ничего». Неужели и ему придется когда – нибудь так…

– Нет, лучше смерть.

Ведь она не за горами. Он уже стар. И едва ли не в первый раз Карло Брешиани почувствовал утомление. И не только утомление, но временами страстную жажду смерти. Ведь, в самом деле, не может он уединиться в своей вилле и, как его сосед, доктор в Черноббио, довольствоваться отблеском солнца на водах Комского озера, трепетом молоденькой листвы, песней одинокой птички в чаще каштана и ароматом поздних роз?

XXXIV

Он даже обрадовался, сбыв последний спектакль.

Ему предлагали повторить его репертуар в Петербурге, обещали золотые горы, но он отказался. Тянуло назад, домой – узнать, что это за Моини, увидеть его, оценить, убедиться, насколько тот ему опасен. Сравнения не прекращались. Очевидно, Моини не выходил из пределов его репертуара. По неволе они напрашивались каждому писавшему о театре. Теперь уже трудно было узнать Карло Брешиани. Он сделался так раздражителен, что секретарь благословил судьбу, когда его отпустили домой. Великий человек обрюзг, побледнел. Глаза его загорались злобным и подозрительным огоньком. В каждой фразе, обращенной к нему, он искал затаенного смысла и едва ли не впервые почувствовал тяжесть и муку жизни…