Близнецы святого Николая. Повести и рассказы об Италии

В самом деле, какое это странное, совсем новое для него ощущение. Быть зрителем там, где он привык быть действующим лицом. Он вспомнил, как ему редко вообще приходилось смотреть других, да и смотреть не отсюда, а лишь из – за кулис или из аванлож, выходивших на сцену. Теперь же – когда он один из публики – совсем иное впечатление, жутко даже. Почему? Он сам не мог бы определить… Именно, жутко… чувство неловкости охватывает, не привычки… Теряться в массе, когда он привык являться перед нею на подмостках, быть предметом ее внимания, восторга… Совсем, совсем новое впечатление. Особое. Нельзя сказать даже, чтобы оно было очень неприятно, хотя в нем есть чувство большой неловкости. Зала, мало – помалу, наполнялась. Столько приходило ранее, что даже в этом высказывалось внимание к артисту. Очевидно, сюда собирались издали, так что, когда партер и ложи вспыхнули разом полным светом и Брешиани, осторожно отодвинув занавеску, взглянул вниз – партер, был уже полон.

Люди сидели тихо, даже и не по – итальянски выходило. Брешиани удивился. Это случалось и на его спектаклях, но не часто. Разве тогда, когда зрители настроены особенно серьезно, даже, если хотите – благоговейно. Оркестра нет. Здесь это оказывалось нововведением. Карло опять удивился смелости молодого артиста. Старик, несмотря на крупное имя и громкую славу, не рискнул бы на это. Кресла были придвинуты поближе к сцене. Сбор, значит, гораздо более обыкновенного. И запоздавших нет. Тоже не по – итальянски, где публика сходится ко второму акту. Ложи напротив и по его стороне, насколько он мог видеть сверху до низу, тоже были заняты. «Таких сборов у нас не давала и Патти[83]!» – шевельнулось в памяти старого артиста.

По залу носился легкий шепот. Несколько порывистый, лихорадочный, обнаруживавший ожидание. Брешиани выдвинулся в боковую ложу и изумился опять. Он рассмотрел в ней принца Неаполитанского. Значит, правда, что он постоянно посещает представления с участием Моини. Этак, пожалуй, не басня и то, что королева нарочно приезжала в Неаполь для него. Кто – то вверху крикнул – партер как один человек зашикал. В другое время или рассмеялся бы, или ответил тем же самым. Теперь, должно быть, не хотел поощрять улицу. Самый вид залы был особенно щеголеват. Почти все мужчины во фраках или смокингах… Старика Брешиани не особенно баловали этим. Или, может быть, Неаполь переродился? Нет, ему рассказывал Росси, приезжавший сюда, что характер даже Сан – Карло более плебейский, особенно подальше от первых рядов. И еще нововведение: обыкновенно в итальянских театрах кто не хочет тратиться очень, платит только за вход и стоит за креслами – в пустом, нарочно оставленном пространстве. Тут не то. Оно всё занято стульями. Тишина много выигрывает от этого.

«Моини, в самом деле, смел»…

Капельдинер отворил двери и подал ему афишу.

Тотчас же на сцене послышались три традиционные удара режиссерской дубинки. Занавес дрогнул, сморщился. Толстая баба, изображенная на нем, вдруг оказалась без ног, потом у нее живот сросся очень странно с шеей, куда – то пропали руки, и за нею оказалась большая зала, где происходили избрания генуэзских дожей. Брешиани всмотрелся – должно быть, декорации вновь написаны. До мельчайшей подробности строго соответствуют исторической правде. И орнаменты, какие он видел у Дориа, и у Бальби, и трон, очевидно, сделанный с настоящего. Это не то, что приходится зачастую ставить Брешиани. Еще недавно он в «Агамемноне» должен был удовольствоваться рыцарской залой средневекового замка, а в «Спартаке» – в глубине сцены оказывался сельский дом и швейцарское шале. Во всяком случае, здесь общее настроение выигрывает. Никакая мелочь не оскорбляет наглым противоречием месту и времени. Тут настоящий шестнадцатый век до ничтожнейшей черточки.

«Вот бы порадовался мой Этторе».

Брешиани кстати вспомнил один из споров с сыном. Этторе доказывал, что таланта и искусства мало – нужна и во всем остальном полная иллюзия. «Мы отошли далеко от наших предков. Они к этому не придирались. Дополняли воображением, чего недоставало на сцене. Нынче – наука демократизировалась. Она стала общим достоянием. Всякий зритель знает и понимает, что перед ним. Нужно, чтобы в нем даже не шевельнулась мысль о несообразности»…

«Да, Этторе был бы доволен».