Близнецы святого Николая. Повести и рассказы об Италии

В первом акте Стефано Леркари не участвует вовсе. Перед зрителями Ансальдо Спинола – бессменный прокурор республики и несомненно будущий дож, и Оттавио Одерико – сенатор. Сцену между ними обыкновенно сильно урезывал когда – то Карло Брешиани, но Моини оставил ее. Опять точно Этторе повлиял на него. Актеру слишком мало места в старых пьесах, говаривал он. Это в новых – многоглаголание, часто ненужное. Сокращать таких писателей, как Джиакометти, значит обезличить всех второстепенных исполнителей. А ведь слушателю мало гастролера с марионетками, как бы тот ни был гениален. Талант – купол, венчающий здание. Оно без него, разумеется, не закончено и нелепо, но и один купол, как бы он величествен ни был – поставь его на землю – произведет далеко не то впечатление, какое должно…

Выступившие на сцену два актера были очень приличны. Не переигрывали, не подчеркивали. Брешиани опытным глазом сейчас же угадал в них великую режиссерскую муштрову. Трон не посередине, а сбоку. Ансальди и Одерико тоже в глубине направо. Разговор ведется так, точно публики и на свете нет, а совершается самая жизнь, как она и должна быть… Синдикаторы, сенаторы, прокуроры являются, мало – помалу, во время этого диалога – как вообще собираются на всякие торжества, не сразу – и в каждом сказывается его особенная манера и характер… Не сбились в кучу, а, напротив, разбрелись по зале. Видны сейчас партии и кружки… Даже во взглядах одних на других обнаруживается вражда или общественные различия… Вот торжественное появление величавого старого дожа Джиамбатиста Леркари – друга народа и палача его тиранов… Леркари одет – будто всю эту роскошь царственного костюма вынули на сей раз из государственного хранилища. Он отрекается от величия и сана… Он не желает оставаться второй срок дожем Генуи… Брешиани сам играл эту роль, но в такой постановке она его очень заняла. Он уже не боясь, что его могут узнать, невольно выдвинулся из ложи и весь ушел в совершавшееся на сцене. И опять – актеры не особенно выдающиеся, но читка безукоризненна, постановка групп великолепна по простоте и естественности. Везде – публике это не видно, она живет общим впечатлением, – но ему заметна рука не только талантливого, но и глубоко – просвещенного режиссера.

– Да ведь режиссер сам Моини?

И Брешиани вспомнил, что он действительно читал об этом.

– Да, режиссер он превосходный… И я его взял бы к себе. По крайней мере хоть это достоинство в нем.

XXXVIII

Чем дальше шло действие, тем более Карло Брешиани убеждался что сын его прав.

В одном из их споров тот доказывал, что старые пьесы не потому неудобны для постановки, что они уже потеряли весь свой смысл, а потому что их не умеют играть. Прежде актер держался ходульно, говорил приподнятым тоном, точно позируя для моментальной фотографии. Надо исполнять просто. Ведь содержание их было когда – то настоящей жизнью. Героизм, самоотвержение, великодушие, ненависть, добродетель, преступление и до сих пор существуют и будут существовать вечно – следует только их показывать такими, каковы они суть. Вот и все. Человечество за тысячу лет не создало в этом отношении ничего нового. Ведь к пяти прежним чувствам, известным со времен вед, до сих пор не присоединилось шестого. Разница в отношении к тому или другому явлению, – в воспроизведении его, во внешнем понимании… Дожа изображал немудрящий актерик, но Брешиани невольно почувствовал на нем, как много выигрывает пламенный и негодующий, оскорбленный Леркари, если его монологи читать, не заставляя лопаться барабанные перепонки у зрителей. «Великий старик», впрочем, не особенно внимательно прислушивался, хотя последние слова дожа невольно поразили его благородством, с каким они были сказаны:

Oh patria! Oh santo
Tempio di luce, per te muore il sole,
E sorge eterna nel tuo ciel la notte!
Del mar che in sen le chiare onde ti versa,
E ti feconda delle sue dovizie,
Non sei più donna – il tuo sepolcro è questo.
Ch’io fugga almeno, e quest’infamia eterna
Pesi sul capo del Senato intera[84]

.

Акт кончился в полном молчании.

Очевидно, готовились к следующему, где должен был появиться Стефано Леркари, т. е. Моини.

Почти никто не вышел в коридор и фойе… И это удивило старого артиста, тем более, что, несмотря на все ее достоинства роль Стефано Леркари – очень коротка. Тут публике не на чем отвести душу. Постановка второго акта тоже удивила Брешиани. Обыкновенно в пьесах пишут «Великолепная зала», но поднимается занавес, и на сцене дрянь и рвань. Тут было иначе. Громадный атриум дворца поражает красотою. Мраморные площадки и лестницы величаво поднимались в высоту, где под лунным светом таинственно белели статуи.