Блок 11. Выхода нет

Отто, подняв глаза, посмотрел на старосту блока свирепым взглядом.

— В чем дело, Яцек? Хочешь спасти своего хозяина?

Они в течение нескольких секунд буравили друг друга глазами, а затем капо повернулся и отошел в сторону.

Отто, сжав покрепче рукоять, без каких–либо колебаний перерезал Хаузеру горло. На его лагерную униформу брызнула кровь. Хаузер неожиданно — в последнем всплеске жизни — открыл глаза и посмотрел на «красного треугольника» изумленным и, как показалось со стороны, печальным взглядом. Затем глаза его затуманились, веки сомкнулись. Кровь из разреза на шее уже не брызгала, а стекала тоненькой струйкой на меховой воротник кожаной куртки эсэсовца. Его тело, конвульсивно дернувшись, замерло — замерло навсегда.

Моше — с перепуганным лицом — подошел поближе:

— Отто…

«Красный треугольник», все еще держа в руке окровавленный нож, повернулся к нему.

— А как, по–твоему, я должен был поступить? Я должен был оставить его в живых, чтобы он поднял тревогу? Не ваш ли Бог говорил: «Око за око, зуб за зуб»?

Моше с трудом оторвал взгляд от трупа нациста, вокруг которого постепенно расползалась лужа крови, и подошел к сидящему на полу Иржи. «Розовый треугольник», держась ладонями за свой бок, хныкал, как маленький ребенок. Он схватился обеими перепачканными в крови руками за край куртки Моше и стал тянуть его к себе.

— Я умру, да? Я вот–вот умру, я это знаю… О–о–ой, как мне больно… Помогите мне, умоляю вас, помогите мне…

Он начал громко плакать.

— Мы перенесем тебя отсюда вон туда, на одеяла.

Иржи в знак согласия кивнул, однако едва Моше с Отто и Берковицем приподняли его с пола, как он взвыл от боли.

— Стойте! — взмолился он. — Оставьте меня здесь.

Его аккуратно опустили на пол. Мириам взяла одеяло и, свернув его, положила под голову Иржи.

Отто присел на пол рядом с Иржи.

— Дай–ка я взгляну на рану.

Иржи, однако, продолжал держаться за бок обеими руками.

— Дай взгляну, я сказал, — грубовато повторил Отто.

— Поклянись, что не причинишь мне боли… Мне и так уже очень больно… А–а–а… Помогите мне…

— Как я смогу тебе помочь, если ты даже не даешь мне взглянуть на твою рану?

Иржи, сдавшись, убрал руки и закрыл глаза. Его лицо перекосилось от боли.

Отто разорвал куртку Иржи, оголяя его рану.

— Снимите что–нибудь с Пауля — рубашку или штаны.

Моше с Мириам подошли к трупу Хаузера. Моше приподнял ноги нациста, и Мириам стащила с него штаны. Отто разорвал материю на длинные полоски и начал тампонировать ими рану. Иржи корчился от боли, издавая стоны.

— Вот теперь я тут уже кое–что вижу… — деловито сказал «красный треугольник», всматриваясь в рану. — Печень, к счастью, не задета. Почка тоже цела. Тут, я думаю, ничего серьезного…

Иржи открыл глаза.

— Ты говоришь так только для того, чтобы меня успокоить. Я знаю, что уже скоро умру… Друзья, не бросайте меня одного… — сказал он театральным тоном.

— Прекрати! Ты не умрешь. А если и умрешь, то, по крайней мере, не от этой раны. Рана у тебя неглубокая, повреждение коснулось только кожи и — в незначительной степени — мышц. Тебе, конечно, больно, но рана неопасная.

Иржи снова заплакал — то ли от боли, то ли от облегчения. Затем он начал бормотать какие–то неразборчивые слова, похожие и на отрывок из театральной пьесы, и на молитву на идише.

Моше в отчаянии огляделся по сторонам. Их, заключенных, стало еще меньше — только Отто, Берковиц, Мириам, Яцек и он, Моше. Иржи был ранен. Элиас находился при смерти.

— Я устал, — сказал Моше, медленно опускаясь на пол. — Ужасно устал.

Энтузиазм, охвативший его еще совсем недавно, куда–то улетучился. Моше попытался вспомнить, как это все началось и действительно ли они замышляли отчаянное дело. Идея побега теперь казалась ему жалкой иллюзией. Правда же заключалась в том, что никому из них никогда не удастся выбраться отсюда живым.

— Скоро наступит рассвет, — провозгласил он. — Нас расстреляют всех, и тогда нам, по крайней мере, не придется ломать голову над тем, кого же отправить на расстрел.

4 часа утра