Блок 11. Выхода нет

Эсэсовец уже почти потерял контроль над собой: он орал, как одержимый.

Моше отвел взгляд в сторону. Несколько мгновений спустя он услышал выстрел. Затем наступила тишина, а чуть позже раздался еще один выстрел.

Только теперь эсэсовец смог успокоиться. Он повернулся к капо.

— Унесите их отсюда… Позовите солдат, пусть оттащат их в крематорий…

Капо и его помощники схватили трупы за руки и за ноги и унесли их прочь. Никто не посмотрел им вслед. Те заключенные, которые только что находились рядом со стариком, остались стоять неподвижно и даже не повернули головы. Один из заключенных был очень сильно обрызган кровью, которая попала ему и на лицо. Капля крови медленно текла по его лбу, но он не осмеливался ее отереть. Во время вечерней поверки заключенным надлежало стоять абсолютно неподвижно, что бы при этом ни происходило.

— Что–то немцы сегодня свирепствуют, — пробормотал Моше, глядя прямо перед собой и не поворачиваясь, своему соседу — еврею из греческого города Салоники. Его звали Аристарх.

— Я слышал краем уха, что из лагеря сбежали трое, — ответил тот, почти не открывая рта (в концлагере заключенные постепенно приучались говорить примерно так, как говорят чревовещатели).

— А, ну да, что–то такое тут говорили. Не к добру это. Говорят, что эти трое — из нашего блока.

— Безумцы… Негодяи… Ни капли совести у них… — Аристарх разгневанно ругался, по–прежнему почти не размыкая губ. — Они что, не знали, что расплачиваться за них теперь придется нам?

Моше пожал плечами.

— Они пытаются остаться в живых — как и все те, кто угодил сюда, в лагерь. Если бы тебе представилась возможность, разве ты не попробовал бы сбежать отсюда?

Аристарх ничего не ответил. Он, похоже, над чем–то задумался. Но вскоре его размышления были прерваны длинным и душераздирающим завыванием сирены. Звук дошел до самой высокой ноты и, потерзав слух в течение примерно минуты, стих. Моше усмехнулся: он знал, что это означает. Лагерь вдруг резко оживился: сотни эсэсовцев стали отовсюду сбегаться в центр. Многие из них держали на поводке яростно лаявших собак.

— Смотри, — прошептал Моше. — Нас осчастливил своим приходом самый главный–преглавный капо.

Комендант концлагеря — штурмбаннфюрер[15] Карл Брайтнер — вылез из «Опеля» и направился к деревянному помосту, на котором обычно, когда в лагерь приезжало или уезжало начальство, играл небольшой оркестр. Офицер поднялся на помост и окинул взглядом выстроенных перед ним длиннющим прямоугольником неподвижных людей. У него не было громкоговорителя, но благодаря гробовой тишине и ветру его голос был слышен даже в конце самой дальней шеренги.

— Во время поверки было установлено, что исчезли трое заключенных. У нас есть основания полагать, что они попытались совершить побег. Если их удастся поймать, они будут повешены. Если их не удастся поймать, мы возложим ответственность за побег на всех, кто должен был нам о готовящемся побеге сообщить, но не сделал этого. Они будут наказаны вместо беглецов — мы их расстреляем. Это послужит своего рода предостережением тем, кто, возможно, тоже замышляет попробовать бросить вызов нашей системе охраны. Вы должны осознавать, что убежать из лагеря — это значит обречь на смерть своих товарищей.

— Гнусные свиньи, — пробормотал стоявший рядом с Моше Аристарх. Было непонятно, кого он имеет в виду: то ли немцев, то ли тех, кто удрал.

Штурмбаннфюрер быстро спустился с помоста и, усевшись в «Опель», уехал. Ему, коменданту лагеря, теперь предстояли немалые хлопоты: если обнаруживалось, что из лагеря кто–то сбежал, за пределами периметра, обозначенного караульными вышками, надлежало выставить часовых (обычно их там не было). В течение трех дней и трех ночей лагерь, освещенный ночью почти так же ярко, как днем, будет тщательно обыскиваться вплоть до самого дальнего и труднодоступного уголка. Охота за беглецами началась.

— Разойдись!

Поверка закончилась. Заключенные могли расходиться по блокам. Они с трудом волочили ноги, обутые в деревянные башмаки, которые почти при каждом шаге увязали в грязи. Башмаки приходилось с силой выдергивать из липкой жижи, стремившейся засосать их как можно глубже. Стараясь высвободить свою деревянную обувь, заключенные невольно сдирали кожу на ногах, и она покрывалась волдырями и кровоточащими ссадинами. Было бы намного удобнее идти босиком, однако эсэсовцы всегда сурово наказывали тех, кто пытался это делать.

Моше, сумевший раздобыть себе в «Канаде» пару добротных кожаных ботинок, сейчас шел без каких–либо проблем рядом с Аристархом, которому каждый шаг давался с трудом.

— Аристарх, а ты знаешь, кто именно убежал?

Аристарх в ответ лишь разразился ругательствами.

Затем они молча повернули к блоку 24. Войдя внутрь, каждый двинулся к своему месту на нарах и устало рухнул на постель.