Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов

В 9 часов вечера в закрытой машине с двумя разбитыми стеклами мы выехали из этого жуткого пересыльного пункта, целый день просидевши на утренней похлебке и 400 г хлеба. Это был более тяжелый участок пути, чем только что пройденный в поезде. Та же система взяточничества (но более мелочного) и в автобусе. Шофер все время просил папирос, которые ему и давали. Иначе и машина шла медленно, и что-то случалось все время, но вовремя поданная очередная папироса устраняла все препятствия. Отъехав около двух километров, мы попали в грандиозную пробку из грузовых машин, перевозящих продукты со станции Жихор, куда мы ехали, до ст. Новая Ладога Финляндской железной дороги, а оттуда – в Л-д. Машин, вероятно, многие сотни циркулируют на этой перевозке. Мороз жуткий, да еще и ветер. Я начал замерзать, развернул связку, вытащил из нее ватное одеяло, свернул пополам, накрылся с головой до пояса, своим дыханием согревая воздух в этом импровизированном шалаше.

Пробивались мы через эту пробку часа три, наконец пробились, выбрались на свободную дорогу и поехали. Мерзли все, я в том числе, и довольно сильно, хотя терпеть можно было. Да и что значит «нельзя терпеть», ехать-то надо, и от невзгод пути деваться некуда. Еще ехать часа 3–4, особенно холодно было, когда ехали по льду Ладожского озера. Простор, ветер дует вовсю, и холод был очень сильный. Лучше стало, когда кончился лед, мы въехали на берег и дальше ехали лесом. Тогда стало потише, холод уже не так донимал. Ночная поездка вызвана опасностью налетов немецких самолетов на транспорты машин с продовольствием, что неоднократно и бывало. Было так, что, когда летом ходили баржи, много их было потоплено бомбами и с продовольствием, и с людьми, которые эвакуировались из Л-да. Так что на дне озера много грузов и тысячи трупов несчастных эвакуируемых. Был случай, когда одно учреждение вышло на нескольких баржах, которые немцы разбомбили. Погибли почти все, кто был на борту, около 800 человек.

Наконец, измученные до отчаяния, продрогшие до костей и к тому же голодные, мы приехали на станцию Жихор к дому для эвакуируемых в надежде погреться, выпить горячего чая и хоть немного передохнуть. Было уже около 5 часов утра. Увы, наши надежды не оправдались. Не только чая, но даже места посидеть не оказалось. Все перегружено, забито, какая-то перетасовка с помещениями, которые отбирались для красноармейцев, и мы кое-как, на тычке со своими вещами, на проходах пристроились и немного обогрелись. Нас все торопили скорее обедать и грузиться в поезд, так что мы, наспех обогревшись, направлялись обедать, сложив свои вещи под охрану одного из ехавших с нами пассажиров. За полкилометра пошли в столовую. Дали 800 г хлеба на 2 дня, 2 пачки концентрированной гречневой каши в упаковке, на обед – суп, кашу и еще к этому 150 г хлеба. Посуды в столовой нет – давайте свою. Но почему же в Ленинграде не предупредили, чтобы мы взяли с собой тарелки, миски, ложки? Еле упросил раздатчика дать мне котелок под залог в 50 р. и паспорт. После этого сел на ломаную табуретку и съел этот скромный обед. Было уже около 8 часов утра. Возвращаясь к вещам, снова услышал, что нас торопят освобождать помещение и садиться в поезд, который стоит на каких-то путях. С трудом удалось подыскать красноармейца, который согласился за 30 руб. донести мои вещи до поезда, сам уже не мог.

Поезд товарный, вагоны оборудованы только железной печкой, ни нар, ни лестнички, чтобы входить в вагон, нет. С трудом впустили меня в вагон, где ахали молодые инженеры, направлявшиеся в разные места после института на работу. Заявили, чтобы я принял участие в подноске соломы, которую надо было где-то уворовать далеко сзади состава, и дров, которые надо было раздобыть, разламывая чужие заборчики и сараи. И то, и другое мне было выполнять очень трудно и физически – с опухшими руками и ногами – и особенно морально, т. к. не привык я разламывать чужое жилье, хоть и брошенное в период хозяйничанья там немцев. Но пришлось сделать и то, и другое, хотя и руки невыносимо болели, и ходить было больно. Они для себя сделали нары, ну а я решил сидеть на чемодане, подстелив под ноги соломы, чтобы не так холодно было ногам.

Не помню, когда уже выехали, вероятно, около 3–4 часов дня. Затопили печку, но мои милые коллеги расположились около нее плотным кольцом и никак не желали пропустить меня погреться возле нее. Только когда я настойчиво несколько раз попросил слегка потесниться, чтобы и я мог подсесть поближе и обогреться, нехотя уступили, все время подчеркивая, что такой пассажир, как я, для них крайне нежелателен. Когда на остановках надо было выходить, редко кто из них протягивал мне на мою просьбу руку, чтобы помочь влезть в вагон, и то это было вначале, а потом враждебность их ко мне усилилась, возможно, вследствие общего утомления. Вылезая из вагона, надо было спрыгивать. Раз или два мне удавалось благополучно становиться на ноги, а в остальных случаях, конечно, падал, так как на ногах держался очень неустойчиво.