Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов

«Заведующему отделом торговли Исполкома Ленгорсовета депутатов трудящихся тов. Андреенко От художника, работающего над портретом

тов. Сталина, Г.Д. Зимина.

Дорогой Иван Андреевич!

Так как мне не удается повидать Вас лично, то обращаюсь к Вам с письмом, за что прошу извинения.

Приношу глубокую благодарность и в Вашем лице правительству, заботящемуся о трудящихся, за помощь, оказанную мне выдачей усиленного питания, которое получил на днях, к моей 2-й категории, для укрепления здоровья. Благодаря Вашей помощи, подкрепив здоровье, смогу приняться за окончание взятой на себя столь почетной задачи по изображению на прочном материале – фарфоре – портрета нашего великого вождя Иосифа Виссарионовича Сталина, заказанного в середине прошлого года Государственным Русским музеем.

Прошу извинения, что, не дождавшись ответа на первую просьбу, послал вторую, где просил о выдаче мне хотя бы карточки по 1-й категории.

Еще раз благодарю Вас за внимание, оказанное мне, в виде присылки мне продовольствия и постараюсь оправдать своей работой выраженное доверие.

Хотелось бы показать Вам лично хотя бы часть работы.

Если понадобится, то всегда можно вызвать меня по адресу… 9 /III 1941 г.

[В левом верхнем углу резолюция: ] Отказать».

13 марта 1942 года

После завтрака (меню было приличное: манная каша, чай с медом, 300 г хлеба) получил два задания сразу:

1) отобрать шестерых для утверждения начальниками эшелонов эвакуируемых. Маршрут Ленинград – Омск.

Задание выполнил с перевыполнением – дал 12 человек.

2) организовать посылку партактива на районное собрание… Обошел 10 организаций, ходил чуть ли не до упаду. Зато мне повезло, и меня подкормили в 15-м РУ – 2 обеда и 600 г хлеба, обедал вторично в детском очаге на острове Голодай.

Самочувствие паршивое – вены надуваются на сгибах рук и ног и под глазами, все тело зудит и ноет, к тому же болит грудь, мучает сухой кашель. Я явно простыл и схватил бронхит. К вечеру поднялась температура. <…>

Самочувствие противоречит духу и настроению. Веры в свои силы не теряю, и уложить меня в постель не придется – перенесу все невзгоды, а трудности преодолею и все силы отдам работе, борьбе за дело партии, пока работает ум, движутся руки и ноги, нужно действовать на пользу советскому народу, выполнять долг коммуниста [А. Б-в].

15 марта 1942 года

Невский, 176. Прибыл в эвакогоспиталь. Три часа длилась утомительная процедура оформления, и вот наконец попал в рай, то бишь в ванную. После омовения меня как святого облачили во все белое, на руках санитары отнесли на третий этаж и положили на топчан без подушки. Санитары четыре раза отдыхали. Сил у них было мало. Я отдал им свою дневную хлебную пайку.

Наутро умер один из раненых, и я перебрался на его койку с двумя матрасами. Он был тяжело ранен и не перенес повторной операции. Поговаривали, что в этом виноваты доктора.

Чуть рассвело, я оглядел свои новые хоромы. Три окна выходили на восток, пять на юг. Значит, в палате целый день будет солнце. Насчитал 36 коек, народ разный и на вид интересный. <…> Утренний обход делала молодая женщина – хирург. Спросила, когда я был ранен, велела медсестре перевязать. Так та неосторожно поступила, меня будто током дернуло – задела какой-то нерв [Б. Б.].

16 марта 1942 года

Опять начали одолевать мрачные мысли. Не вижу выхода из тупика – тяжело на душе, гложет безысходная тоска и растерянность. Что с нами будет? Этот вопрос резко встает, когда смотришь на нескончаемый поток эвакуированных. Едут старики, едет молодежь. Все спешат покинуть город. Некогда такой прекрасный и манящий. Куда они едут, зачем, что их там ждет? Очевидно, не все задают такой вопрос. Основной вопрос – это вопрос жизни. И я считаю: оставаться здесь равносильно смерти. Ведь никто не может сказать твердо и уверенно, что страшный голод, который мы здесь пережили, не повторится. Напротив, самая большая опасность, которая может нам угрожать, – это вторая голодная зима. Вряд ли я ее выдержу.

Очень хочу жить. Несмотря на всякие испытания, причиной которым война, жить сейчас интересно. <…> Мой девиз: жизнь во что бы то ни стало, и для этого я не жалею ничего, то есть не считаюсь с деньгами и даже с хлебом, покупая все, что может хоть как-то приукрасить мое существование. Я этим совершаю преступление перед близкими, но моя смерть ведь им дороже обойдется! Пусть они не будут получать от меня 1–2 месяца деньги, но зато я себя сохраню для них, для нашей будущей счастливой жизни [Г. Г-р].

Я заметил, как некоторые раненые при обходе сильнее хромают, жалуются на боли, лица становятся серьезными и сосредоточенными. Каждый опасается, что его скоро вернут на фронт. Среди таких больных немало обмороженных, но лишь немногие действительно ранены в бою. Таких пациентов не любят врачи, а мы тем более <…> [Б. Б.].

18 марта 1942 года