Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов

От Шумилова я побежала к Стожилову. Ш. спросил меня, дойду ли, так как далеко и трамваи не ходят. Ну, по нашему делу я, конечно, дойду, когда вопрос стоит о жизни и здоровье сотрудников. Пешком пришлось идти от Смольного до наб. Рошаля[42]. Все устроила благополучно. Свидание с начальником состоялось. Список он утвердил, но вычеркнул двух человек – секретаря и бухгалтера, а остальных утвердил. Но так как была суббота и позднее время, то на руки бумаги не удалось получить и пришлось отложить получение карточек до понедельника. В понедельник выправили все документы и оформили, а во вторник обменяли карточки 2-й категории на 1-ю, т. е. рабочую. Этот день 23 декабря стал для нас праздником. Я собрала всех научных сотрудников и сообщила им о переводе на 1-ю категорию, затем об их поведении в столовой горкома ВЛКСМ, где мы обедали, и предложила вести себя достойно своего положения научного работника, так как некоторые клянчат у официанток лишнее блюдо и т. д., в особенности Шидловский, Берикевич и Паялин. Выступившие меня поддержали и благодарили за хлопоты. Все были очень довольны. По 1-й категории давали 250 г хлеба в день и других продуктов больше почти вдвое. В столовой в этот день мы пообедали как следует [Е. С-ва].

«Признаков душевного заболевания не проявляет…»

«Акт

1941 г. 26 декабря, по предложению СПО УНКДЦ ЛО мною экспертом-психиатром тюрьмы № 2 УНКВД ЛО, врачом В-й А.В. дважды произведено освидетельствование психического состояния з/к В-ва Евдокии Тихоновны 1912 г.р., обвиняемой в пр. пр. ст. 59-3 УК РСФСР (первоначальное освидетельствование произведено 23/XII41 г.). Установлено следующее: з/к В-ва в ясном сознании, полностью ориентирована во времени, месте и личных обстоятельствах. Бредовых суждений не высказывает. Галлюцинаций не испытывает. Интеллект сохранен, уровень его развития невысокий, но в основном соответствует полученной грамотности. Запас практических знаний, обиходных навыков достаточный. В мышлении болезненных особенностей не отмечается. Сведения о себе дает развернутые, исчерпывающие. Формальные способности: память, осмысленное внимание сохранены в полном объеме.

Обстоятельства преступления воспроизводит полностью с исчерпывающими подробностями, последовательно, деталь за деталью, тем самым исключая наличие каких либо признаков психиатрических проявлений в период его совершения. Признается, что мысль о совершении подобного преступления приходила в голову и раньше, т. е. за день-два до 13-го декабря.

«Лена (убитая дочь) раздражала своим писком, болезненностью», «временами испытывала к ней жалость, временами неприязнь и злость». Никаких болезненных особенностей в своем состоянии за период, предшествующий преступлению, не отмечает – «чувствовала себя как обычно».

13 декабря с.г., вернувшись домой из магазина, застала детей плачущими в соседней комнате, «пробовала покормить Лену (убитая дочь) колбасой, та есть не стала, ну, думаю, все равно рано или поздно она умрет от голода, взяла ее из кроватки, раздела, положила в таз, перерезала горло ей кухонным остро отточенным ножом, потом несколько минут ничего не могла делать, была взволнована, успокоившись, тем же ножом отделила ей головку от туловища, удалила мозг, последний положила в кастрюлю варить, а кости головки обожгла в печке и выбросила».

В течение одного-двух часов отделяла от туловища ручки и ножки и прятала в кастрюлю, «чтобы, сохранив, сварить позднее». Все последующие дни, вплоть до ареста, по ее словам, так же «чувствовала себя, как обычно», и никаких «особых переживаний не было», питалась мясом убитой девочки. О возможности раскрытия преступления и, следовательно, ответственности за него не задумывалась. В переживаниях настоящего угнетения не заметно, особой реакции к преступлению не проявляет, однако к своей собственной судьбе проявляет достаточный живой интерес, спрашивает о возможном решении суда по ее делу, о положении ее второй дочери Вали, о квартире и проч. Держится свободно, нежели при первом освидетельствовании, когда держалась демонстративно, нарочито замкнуто, вовсе не отвечая на вопросы об обстоятельствах преступления, упорно отрицая свою виновность в убийстве и излагая преступление в выгодном для себя освещении: «Лена умерла сама, умирала медленно в течение нескольких часов, врача не вызывала, потому что сама видела, что ей уже ничто не поможет, когда умерла, начала ее резать и варить из ее трупика суп» и проч.

Объясняет свое поведение в начале ареста и первого освидетельствования тем, что ей «стыдно было сознаться в таком тяжком преступлении».