Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов

Нужно обязательно посоветоваться с врачом, возможно, взять бюллетень, нужно отдохнуть, но вот беда с монтером: или он болен, или уже умер. Семь дней от него ничего не слышно. Как только он выйдет, буду я тогда отдыхать, а то очень тяжело, еще загнусь и я. Приму все меры, все возможности использую, но трудности побороть необходимо – это залог моей жизни и чести, все поставлю на карту, но жить и пережить я должен и обязан несмотря ни на что. Если только случайность, называемая судьбой, то тогда от нее не уйдешь никуда и никуда не денешься. Дальнейшее покажет, а теперь жить и еще много раз жить, ибо я, несмотря на всю тяжесть моего теперешнего существования, все-таки очень люблю жизнь и понимаю, как мне кажется, все ее капризы. Это и увлекает меня.

Умер Гарря. Был такой сильный мужчина, работал грузчиком, и так довела жизнь, что умер. Очень жаль, не понимаю сейчас состояние Лели с дочкой, себя спасли, а мужа потеряли, но кто знал. А все-таки как подумаешь, то не верится и очень жутко, что так получается, но все там будем, только каждому свое время, а я чувствую – мой холод доведет меня до конца. Ну ладно, хватит, пойду обедать, будет лучше пора [Л-ч].

Ленинградская болезнь по имени дистрофия

Из воспоминаний доктора П-ной

11 декабря 1941 года.

При смене часовых на одном из постов на Елагином острове был обнаружен мертвый боец. Это вызвало переполох среди старшего командования Ленинградской военно-морской базой и тем более среди начальства нашего 59-го стрелкового батальона. Комбат и комиссар неоднократно вызывали меня и буквально допрашивали, почему умер боец? Чем он был болен? Я отвечала, что у бойца за время службы в батальоне никаких заболеваний не было выявлено и в прошлом он ничем не болел. При построении на развод в этот день боец ни на что не жаловался. Причина смерти оставалась неясной, ждали результата заключения патологоанатома.

При вскрытии умершего причин внезапной смерти обнаружено не было, не выявлено никаких заболеваний, эксперт вынес предположительное заключение, что смерть наступила от резкого охлаждения. После этого командир и комиссар батальона откомандировали на точку роту бойцов и организовали на месте жилье и питание…

Почти целыми днями я принимала больных краснофлотцев. Все они жаловались на слабость и утомляемость. У многих появились поносы и отеки на ногах. Внешне все больные были похожи друг на друга худобой, вялостью, заторможенностью. Слабых я клала в лазарет на стационарное лечение. Палаты пришлось увеличить.

На еженедельном докладе командир спрашивал меня: «Доктор, что вы в батальоне госпиталь открыли? Всех кладете в лазарет, все болеют, на посты некого выставлять, скоро мы с комиссаром сами будем ходить в караул». Я ответила командиру, что бойцы болеют от голода и плохо выздоравливают.

«Мы все голодные, так что же, нам всем ложиться в лазарет, а кто же воевать будет? – возражал командир. – Посмотрите на себя, от вас осталась половина, вы тоже голодная, однако же вы со своей работой справляетесь и работаете и за себя и за весь штат медчасти. Сами скоро свалитесь с ног, кто тогда будет лечить?»

19 декабря.

У моего кабинета стояла группа больных. У самой двери я заметила худенького бледного человека, внешне похожего на мальчика. Когда мы вошли в кабинет, он протянул руку и гордо представился:

– Я скрипач Ленинградского радио, моя фамилия Кац, будем знакомы.

Внимательно всматриваясь в его лицо, я поняла, что передо мной стоит мужчина средних лет.

– Доктор, я пришел вас просить о переводе меня в военный ансамбль, там работает моя жена, она певица, хочу с ней вместе работать.

– Товарищ Кац, вопрос о переводе в другие части решает командование. Меня интересует ваше здоровье, скажите, как вы себя чувствуете?

– Доктор, я чувствую себя очень плохо, у меня нет сил стоять часами на посту с винтовкой в руках. Я с детских лет играю на скрипке, я всегда берег руки, кроме смычка, в них ничего не держал. Физически я никогда не работал, я музыкант, скрипач.

Раздетый, он напоминал подростка, грудь его была узкая, впалая, мышцы не развиты, выступали ребра, обтянутые кожей. Я внимательно осмотрела и прослушала его и никаких болезней, кроме истощения, не нашла.

23 декабря.

Ночью меня вызвал дежурный по батальону, в казарме умер боец. Лежал он в нижнем ряду двухъярусной койки. Я подошла к койке и взяла его руку – пульса нет, тело холодное. Подняла руку, она упала как плеть. Тоны сердца не прослушивались, зрачки на свет не реагировали. Смерть, по-видимому, наступила несколько часов назад. Я знала этого бойца в лицо. Спокойный, молчаливый мужчина пет пятидесяти, никогда мне на свое здоровье не жаловался, службу нес исправно.

Я тщательно осмотрела труп, но никаких следов насилия не обнаружила…

Комиссар был мрачен и строго спросил у меня: «Почему умер боец?» «Его смерть мне непонятна», – ответила я.

– Что значит непонятна? Он лечился у вас?

– Нет.

– Он болел?

– Нет, – отвечала я.